– Да он сам ни хрена не знает, – хмыкнул Рыжий. – Не видишь, что ли?
Я вспомнил настоятельный совет Арсения не называть место нашего стационара. Во всяком случае, временно не называть, пока договор не заключен. Но сейчас меня почему-то задело за живое. Надо было доказать этой братии свою компетентность, иначе они меня бог знает за кого примут. У меня была цель, и я пер к ней напролом.
– А вы что, знаете те места? – нахально спросил я, адресуясь к Старшому.
– Мы-то знаем, – сказал тот, разливая оставшееся вино. Тон его во время этой процедуры несколько смягчился.
– Ты лучше спроси, чего мы тут не знаем, – с какою-то вызывающей ласковостью, должной обозначать не то юмор, не то презрение к не оценившему их высоких достоинств нахальному пришельцу, хрипло хохотнул самый здоровый из моих собутыльников. – Охотничать, плотничать, лес валить, траву косить, по рыбке вдарить, золотишко пошарить… Молодой человек считает, судя по всему, что мы элементарные бичи, – обратился он к товарищам.
– Не разбирается в людях, – констатировал Рыжий.
– Поехали, – приказал Старшой. – А после объяснишь свое место, если знаешь.
– Протока Глухая, – сказал я. – Озеро Абада. Если слышали, конечно.
Рука Хриплого с кружкой замерла в воздухе. Рыжий неопределенно хмыкнул. Старшой с интересом и даже, как мне показалось, с испугом посмотрел сначала на меня, потом зачем-то за мою спину.
– Ну, ты даешь, – не сразу прореагировал он. После чего все-таки расправился со своей порцией. Остальные торопливо последовали его примеру. Я, воспользовавшись непонятным их замешательством, решил на этот раз воздержаться.
– Чего делать-то будешь на Глухой?
Реакция моих собутыльников насторожила меня, но отступать было уже поздно.
– Я орнитолог, – пустился я в разъяснения, надеясь, что незнакомое слово придаст мне вес в их глазах. – Буду вести научные наблюдения, ходить в маршруты, фотографировать, записывать…
– На Глухой фотографировать? – испуганно спросил Рыжий.
– На Глухой тоже, – подтвердил я.
– Это самое… Оритолог… – спросил Хриплый. – По золоту или по другому чему?
– Птички, – объяснил ему Старшой.
– Что «птички»? – не понял Хриплый.
– Птичками он интересуется. Орнитолог. Если не врет, конечно.
– Зачем мне врать? – удивился я эрудиции окончательно проснувшегося бича и неожиданному его сомнению.
– Кто тебя знает? – сказал тот. – На опера ты, конечно, не тянешь. Опять-таки, какие сейчас птички на Глухой? Какие были, все на юг подались.
Все трое смотрели теперь на меня с явным недоверием. Я ничего не понимал.
– Меня лично интересуют те, которые остаются. – Я безуспешно пытался нащупать ускользающую почву. – Глухари, рябчики, кедровки…
– Сильно интересуют? – спросил Рыжий.
– В пределах адаптации к здешним условиям, – чувствуя, что терять мне уже нечего, нахально заявил я.
– Здешние условия для кого как, – согласился Старшой. – Одни живут, а другие никак не живут. Если не улетят, помереть могут. – Он внимательно посмотрел на меня и добавил: – Птички, естественно.
Хриплый хмыкнул, Рыжий отодвинулся в тень.
Я решил использовать запасной вариант.
– Тогда, мужики, есть другое предложение. Одного из вас – кто согласится – я оформляю…
Хриплый снова хмыкнул.
– Подождите… Я оформляю, и он летит со мной. Долетаем до места, разгружаемся. Во время разгрузки у него заболит живот: застарелый аппендицит, или схватит сердце, вплоть до инфаркта. Этим же рейсом он отправляется назад. За беспокойство оплачиваю по договоренности.
По этому варианту, на котором покоились мои надежды, я получал вертолет и оставался один. Что, в конце концов, и требовалось доказать.
– Видать, сильно тебе на Глухую надо? – спросил Хриплый.
– Сильно, – подтвердил я.
– Агдамчик из командировочных брал? – поинтересовался Старшой.
– Зачем из командировочных? Из своих.
– Много получаешь?
– Мне хватает.
Я еще пытался сохранить лицо и поэтому отвечал почти спокойно.
– Все-таки интересно, сколько сейчас получает молодой научный работник? – не отставал Старшой, и в его внезапно протрезвевших глазах я разглядел откровенную издевку.
«Посмотрим, что будет дальше», – решил я про себя и постарался изобразить самую широкую улыбку.
– Сто двадцать. Плюс коэффициент, конечно.
– Не густо, – серьезно посочувствовал Старшой и, достав из недр своей замызганной куртки толстую пачку купюр, отделил одну и протянул мне.
– Сдачи нет, – отказался я.
– Возьми себе. За то, что в магазин сбегал, – сказал он, припечатывая купюру к моему колену.