Да гори оно огнем, это накручивание метафор одна на другую!
Конечно, грустно.
Быстро прошло все, что не проходило, быстро пройдет и сама эта грусть… Все я забыл… Да и ты ведь забыла? Ладно, оставим. Потом разберусь…
Это начало романса. Ладно… Лучше подумаю о том, решил № 1, беря из рук сочувственно улыбнувшейся ему буфетчицы вторую рюмку, почему так часто люди, разделяющие – или высказывающие – социалистические идеи, склонны хамить прислуге, не отдавать долги, подделывать документы на подотчетные суммы и пить на чужой счет.
Однако ответ оказался очевидным, попросту лежащим на поверхности самого вопроса, поэтому № 1 рюмку выпил быстро и вышел на мокрую и грязную, как всегда, улицу.
На улице под влиянием окружающего он вернулся к размышлениям о времени, прежде всего о прошедшем – прошедшем длящемся (Past Continuous), прошедшем совершенном (Past Perfect), ну и, конечно, о прошедшем, черт его возьми, неопределенном (Past Indefinite fucking Tense).
Начнем с длящегося.
То ли так коротка человеческая жизнь, то ли так мало людей живет на земле, но обратите внимание: вы постоянно встречаете одних и тех же. Начавшись в раннем детстве, приобретение друзей, приятелей и знакомых идет с переменной скоростью – достигает максимума в то же время, когда вы сами находитесь в зените, когда достигли в завоевательном своем походе, подобно Александру Македонскому, границ представляемого мира; потом замедляется довольно быстро, сходит к началу старости до нуля, чем, собственно, и можно определить это невеселое начало; и дальше до конца движется в отрицательном направлении через Николо-Архангельское, Митинское, Востряковское и другие пересечения координат… Но пока вы живы, время от времени выплывают из прошлого знакомые очертания, иногда, правда, с трудом узнаваемые, однако присмотришься – нет, даже и изменились мало. Кто-то как бы совсем исчезает, отплывает в невообразимую удаленность, в Австралию или Южную Африку, не пишет, конечно, никогда после первого года, растворяется и стирается из той памяти, которая занята только еще действующими факторами прежней жизни – бывшей женой, которую встречаешь на улице с каким-то нескладным малым; прежним начальником, от которого так нахлебался, что до сих пор вкус во рту; другом, раза три в год наезжающим в командировки и ночующим на диване… Но вдруг раздается телефонный звонок – а то и у двери, – и все возвращается. В разгар текущего жизненного процесса, в мешанину новых связей, отношений и интересов влетает нечто совершенно постороннее, ненужное, безразличное: твоя старая жизнь. Инстинктивно пытаешься изолировать зону вторжения, не знакомишь с новыми приятелями, разве что близким покажешь: вот, видите, это тот самый, о ком рассказывал, помните, когда в армии служил, он был сержантом… Потом выпиваете вдвоем, после твоего короткого рассказа о теперешней жене и квартире, о нынешней работе и осторожного сообщения о заработках – кто его знает, может, ему не везло все это время – говорить абсолютно не о чем. Женщина в ответ показывает фотографии внуков, а мужчина переходит на политику и, понося начальников, вскользь материт твоего хорошего знакомого, милого и честного парня. У метро вы прощаетесь, но знай – теперь эта тень будет возникать часто, пока снова не рассеется надолго… Надолго. Не навсегда. И, появляясь, это будет уже не часть прошлого, а досадная деталь настоящего, никогда не возникнет снова тех ощущений, которые когда-то давно были испытаны, и даже завалявшиеся по углам разрозненные картинки воспоминаний, на которых вы вместе, не приобретут большей яркости – наоборот, нынешнее изображение заслонит их, размоет очертания, приглушит цвета.
Такова уж эта глагольная форма.
В отличие от прошедшего совершенного.
В нем до поры до времени хранятся именно эти самые картинки, в беспорядке, без всякой последовательности и иерархии пришпиленные вспомогательными глаголами. Никакого особого смысла в каждой из них нет.
Вот узкие, потрескавшиеся асфальтовые дорожки, ничем не обрамленные и нечеткими, изъеденными краями сползающие в пыль, как ручейки, катящиеся от маленькой лужи у забора, а вдоль каждой дорожки, как лес вдоль просеки, стоят заросли таинственного кустарника – или высокой травы? – известного в городке под ненаучным названием «веники», и мальчик в кожаных, кустарного изготовления тапочках со шнурками, обернутыми вокруг щиколоток, в коротких брюках-шароварах с дурацким названием «гольф», стянутых под коленками узкой застегивающейся манжетой, в вискозной, обтягивающей узкую грудь и тощие плечи тенниске с длинными острыми углами воротника быстро, уже задыхаясь, уже почти без сил, бежит между пыльных темно-зеленых «веников» по одной из этих дорожек… то ли гонится за ним кто-то, то ли он спешит куда-то по важным и срочным делам… неизвестно…