Двунадесятый Дом обихаживал Платона, как родной папа. А папа графов Рассольниковых до сих пор, наверное, шатается по кабакам на другом конце Галактики, что не мешает роскошной мраморной плите лежать на его пустой могиле на земном кладбище. Это Платону и младшей сестренке плевать, чем именно промышляет их папуля, а политикам и космолетчикам нужна чистая биография. И тогда благородный мертвец во сто крат ценнее, чем живой забулдыга.
Да-да, старший брат археолога занимался самым грязным делом на свете и не менее древнейшей профессией, чем проституция, — он был то ли сенатором верхней палаты ООН, то ли директором департамента Лиги Миров. Платон давно перестал следить за его служебными перемещениями.
А средний брат уже который год летал взад-вперед по Галактике, снискав уважение младшего. Он ведь производил нечто вполне конкретное: выхлопные газы, остаточную радиацию и световые вспышки. Всяко лучше, чем сотрясать воздух и вешать лапшу на уши рядовым гражданам.
— Проверил одежку? — осведомился Непейвода в тамбуре кессонной камеры.
— А как же, — ответил археолог и потребовал у скафандра доклад о работе всех систем. Как ни странно, они работали.
Крышка выходного люка утончилась до полной прозрачности и лопнула. Двунадесятый Дом вышел наружу первым. Гравитатор «Оболтуса» создал на причале половинную силу тяжести. И работается легче, и не надо парить в невесомости, нервируя желудок и рискуя набить шишку при слишком сильном толчке.
Других летательных аппаратов на причале не было. Следов пребывания человека тоже незаметно. За трехвековой полет хозяева астероида сто раз могли превратиться в людоедов мутировать до полного безобразия или вымереть поголовно.
«Что день грядущий мне готовит? Иль мимо пролетит она?» — пропел Платон Рассольников, на свой лад цитируя древнего мудреца. Очевидно, речь шла о выпущенной из револьвера пуле.
— Осмотрю камешек — так будет вернее, — сообщил по рации Непейвода. — Стой на месте. Я скоро. — Он врубил реактивный ранец.
Освещенная прожекторами «Оболтуса» фигурка в оранжевом скафандре быстро уменьшалась в размерах. Реактивный движок вспыхивал каждые пять секунд, и Двунадесятый Дом толчками удалялся от причала. Через минуту он скрылся за стометровым выступом на боку астероида.
— Ого! — воскликнул Дом, перейдя на тахионную связь. — Тут настоящее кладбище! Железа-то, железа… Одна штуковина приварена к другой, та — еще к двум или трем разом. В несколько слоев. Не сосчитать.
— Что там за штуковины? Бульдозеры или паровозы? Редкий случай. — Непейвода не понял юмора и ответил вполне серьезно:
— Трупы звездных кораблей. Ободранные, вылущенные остовы небольших суденышек и отпиленные отсеки больших посудин.
— Я же говорил: Саргассово море…— пробормотал археолог. — И что дальше?
— Пусть «Оболтус» отойдет подальше, а мы пойдем знакомиться с прозекторами, — ответил Двунадесятый Дом. — Возвращаюсь.
Неподалеку виднелась огромная плита главных ворот, изъеденная оспинами метеоритной пыли. Дом решил, что там могут быть ловушки, и предложил пойти в обход. Плазменный резак, как нож — консервную банку, вскрыл титанитовую крышку одного из дюжины люков, пятнавших бугристую каменную стену. Проход был открыт. Астронавты отшатнулись в стороны, прижавшись к поверхности астероида. Но наружу не вылетел ни огнедышащий дракон, ни даже обычная струя воздуха.
— Пошли? — спросил Непейвода.
— Так и быть.
И они осторожно, чтобы не повредить раскаленными краями скафандры, полезли в дыру. Похожий на штрек, темный коридор вел их в недра астероида. Гравитационное поле «Оболтуса» слабело с каждым шагом, и вскоре Платон и Двунадесятый Дом потеряли почти весь свой вес. Передвигайся они прыжками, непременно разбили бы макушки о низкий потолок. Пришлось идти «лунной» походкой, строго следя за движениями рук и корпуса. Напарники даже накоротко связались линем, чтобы не разлетаться друг от друга слишком далеко.
Время от времени Дом переговаривался с корабельным мозгом. Но когда коридор сделал поворот под прямым углом, связь с «Оболтусом» резко ослабла.
— Ныряем в ил, — пробормотал Платон. Двунадесятый Дом не разобрал:
— Кто выл?
— И дорогая не узнает, какой таксисту был конец.
— А-аа…— Протянул Непейвода. — Это земной фольклер…
Метров через двести коридор снова сделал крутой поворот. Он огибал астероид, явно не собираясь выводить их в обитаемую зону.
— Может, вернемся и резанем другой люк? — предложил археолог.
— Теперь проще пройти коридор до конца,-ответил Дом. — Наверняка снова выберемся на причал.
Но на причал они не попали. Прожекторы шлемов высветили на стене крупную надпись на космолингве: «Добро пожаловать». Под нею помещалась утопленная в камень бронированная плита. Едва напарники приблизились, плита стала подниматься, уходя в верхний паз. Дальше был обычный воздушный шлюз. Платон и Двунадесятый Дом шагнули в него, плита опустилась за спиной.
В шлюз с шипением начал поступать воздух. Анализаторы скафандров сообщили, что по составу он пригоден для дыхания и не содержит болезнетворных бактерий. И вот наконец вход в жилую зону астероида Чиуауа был открыт. Последнее, что увидел Платон, были две мигающие лампочки: синяя и красная.
Глава 8
Все грехи мира
«Крикуны, религиозная секта, основана в 81 на Земле. В ходе Первой Конкисты влияние распространилось на ряд малых колоний (астероиды и искусственные космические поселения), объявивших о своей независимости. В 531 специальной резолюцией Совета Безопасности Лиги Миров крикуны объявлены вне закона, а принадлежащие им территории получили статус государств-изгоев. Несколько громких судебных процессов. Человеческие жертвоприношения, кровавые оргии, групповой инцест, виртуальное насилие и др.».
Нависшее над ним лицо расплывалось. Взгляд Платона никак не хотел сфокусироваться, и он долго не мог понять, что лицо принадлежит человеку. Археолог моргнул раз-другой, зажмурился посильней, потом глянул снова. Оказалось — сухонький старичок с белыми от бельм глазами. Его седые космы были сплетены в косички, каждая из которых заканчивалась шипастым металлическим шариком.
— Очнулся, соколик! Вот и хорошо…— обрадовался старец. — Можно приступать к делу. — Он хлопнул в ладоши.
Рассольников лежал на каменном полу пещеры, вырубленной в толще астероида. Потолок и стены ее были неровными, ноздреватыми и освещались широкими мазками люминофора.
Платону принесли сосуд с каким-то мутным теплым питьем. Он не стал разбираться, яд это или чайные опивки; главное — вымыть изо рта и глотки неизвестно откуда взявшуюся отвратительную хинную горечь. С трудом разлепив спекшиеся губы, начал сосать через тонкий носик. Напиток был безвкусный.
— Глотай, глотай, милок, — поощрял его старик, уставясь на пленника невидящими глазами, — а не то нечем будет травить.
Рассольников подавился и закашлялся. Тот постучал его по спине. Напившись, Платон спросил:
— Чего вы от меня хотите?
— А хотим мы, чтоб ты понял, что это значит: быть блаженным братом во Космосе, — распевно ответствовал старик.
— И что дальше?
— Когда ты осознаешь нашу праведность, то утратишь жалость к себе и с радостью взберешься на разделочный стол. Ты будешь умолять нас, чтобы мы оказали тебе честь. И мы не станем долго ломаться: съедим тебя с пением и молитвами за твое вечное упокоение.
— А если я — гнусный скептик и не признаю вашу святость? — археолог тянул время. Каждая выигранная минута могла решить дело. Он очень надеялся на Непейводу и его особые возможности. Он ведь не знал, что ходячий муравейник вляпался по самое некуда.
— Признаешь, — мотнул головой старик. — Не было случая, чтобы грешник, пройдя ритуал Очищения, не признал святость Писания и живущих по его канонам братьев.
Непейводу тащили муравьеды. Почему-то они шли на задних лапах и морды у них были расплющенные — совсем как у людей. Клеточки Двунадесятого Дома медленно приходили в себя, и ему чудилось, что Древние враги их расы снова рядом, каким-то чудом они вырвались из Заповедника на волю и желали отпраздновать свое освобождение.