— Хорошо. Я расскажу вам кое-что, но… Я расскажу, если вы обещаете помочь мне сегодня ночью…
Вернувшись в палату, Паша прилег, закрыл глаза и попытался проанализировать полученную информацию. Нужно было решать: уйти из клиники теперь же или все-таки подождать еще пару часов и принять участие в придуманной Валентиной провокации. Приятно пощелкивал рядом какой-то приборчик, лицо обдавало потоками прохладного воздуха из кондиционера, отдаленно играло радио. Паша расслабился, натянул на себя одеяло. Он решил принять предложение Валентины.
Опасаясь, что может разгореться скандал, Валентина Владиславовна провела большую работу и почти ничего нового не обнаружила. Она боялась признаться мужу, но одновременно с тем была уверена, что скандал, связанный с ней, может сильно повредить его карьере, и теперь была готова уже на крайние меры.
Случаи эвтаназии в МОЦ можно было доказать просто, исходя из истории болезни того или иного больного, но найти конкретных исполнителей оказалось значительно сложнее. В основном смерть наступала ночью. Любая из сестер могла войти в палату и сделать укол, большего не требовалось. Теперь, после того, что видел Паша, они знали исполнителя. Но доказательств не было.
Подозревая Тимофеева в некоторых вполне конкретных злоупотреблениях, Валентина выяснила, что директор клиники регулярно, не реже чем раз в неделю приобретает за наличные деньги несколько упаковок морфия. Что само по себе было бы вполне законно. Практикующий врач-онколог имеет на это право. Но любой врач обязан вести строгий учет использования сильнодействующих препаратов. Такого учета у Тимофеева просто не существовало. Проследив за своим шефом, Валентина обнаружила, что Александр Алексеевич хранит коробки с морфием у себя в кабинете.
Следующий ее логический шаг был весьма сомнителен. Валентина предположила, что ее шеф при помощи этих наркотиков держит в полном подчинении несколько тайных наркоманов, работающих на него в клинике, и подменила ампулы. Она вычислила даже график, по которому Тимофеев возобновлял свои запасы. Как раз сегодня морфий должен был закончиться.
На что она рассчитывала, делая это? Почему таким странным образом пыталась обойти, казалось, уже неизбежный крупный скандал, Паше было непонятно.
«Скорее, она так раздует скандал, а не обойдет, — соображал он. — Свихнулась от страха за своего мужика и, скорее всего, своими же руками его карьеру и грохнет. Ну, не мое дело. Мне все это как раз выгодно».
Подложив руки под голову, он смотрел в потолок палаты.
Тихонечко играло радио, воздух из кондиционера стал прохладнее, чище. Оставалось время, чтобы немного поспать.
2
Около одиннадцати часов Паша вышел из палаты и, миновав темный пустой коридор, осмотрелся. В лифтовом холле также никого не было. Сняв трубку, он быстро набрал номер. По его расчетам, Дмитриев должен был уже вернуться из Припяти, он просил после десяти не звонить, не беспокоить мать, но Паша надеялся, что шеф не разозлится.
— Приехал уже, Макар Иванович?
— Приехал, — шепотом отозвался тот, он, наверное, прикрывал ладонью микрофон. — Хорошо, один приятель из Министерства энергетики на своей машине подбросил, а то до завтра не смогли бы выбраться.
— Там серьезное что-то?
— Потом! У тебя как?
За спиной Паши мягко стукнул лифт, было слышно, как открылись дверцы.
— Погоди, — сказал Паша в трубку и повернулся.
Он даже испугался, увидев лицо Валентины, оно было таким бледным, таким прозрачным, что подведенные помадой неподвижные губы казались аккуратно нарисованными на листе мелованной бумаги. Валентина не вышла из лифта, она ни слова даже не сказала, только подняла руку и каким-то неловким движением поманила Пашу к себе.
— Что там у тебя случилось? — спросил Дмитриев.
— Перезвоню! — пообещал Паша и повесил трубку.
В лифте оказалось прохладно и очень светло. Прямо перед Пашей было зеркало. Желтый квадратик скользил по узкому световому табло над дверью, лифт двигался вниз. На цифре «один» квадратик замер, но лифт не остановился. Валентина переключила что-то на щитке, и кабина пошла дальше.
— Куда мы? — спросил Паша.
— В морг! — сухо отозвалась она.
— Зачем нам в морг?
Но Валентина не стала ничего отвечать. Они вышли из лифта и, пригибаясь, иначе под трубами не пройти, быстрым шагом углубились в подвальные помещения. Здесь если и были какие-то кондиционеры, то они явно не справлялись, насыщенный гулом и паром воздух показался Паше тяжелым. Валентина остановилась, нажала на ручку двери, металлические створки распахнулись, и они оказались на пороге большого низкого зала. Алюминиевые эмалированные дверцы, гудение. Холодок, идущий от белого кафельного пола, неприятный специфический запах, от которого с непривычки у Паши слегка ослабли ноги.
— Может быть, вы все-таки объясните мне?..
— Сюда! — сказала Валентина. — Пойдем…
В кафельной стене оказалась еще одна металлическая дверь, они вошли в небольшой хорошо освещенный бокс. Паша даже присвистнул от неожиданности. Посредине бокса стоял металлический стол, на котором лежал человек. Белый халат на мертвеце мог принадлежать любому санитару или врачу, а лицо было так изуродовано, что сам черт не разберет. Не сразу, не в первую секунду Паша обо всем догадался. Только разглядев под халатом дорогой костюм, свесившийся вниз с железного края стола пропитанный кровью галстук, неприятно повернутую ногу в начищенном ботинке, он понял, что перед ним на столе лежит Александр Алексеевич Тимофеев, генеральный директор и главный врач МОЦ.
Второй мертвец сидел на полу возле стола. Он все еще протягивал руку, пытаясь дотянуться до свисающего галстука, но растопыренные пальцы все-таки не касались его. Лицо сидящего, в отличие от лица Тимофеева, не было изуродовано. Смерть, похоже, наступила от прямого удара в сердце, но лицо это, сильно поросшее щетиной с вылезающими из-под темной губы желтыми крупными зубами, было журналисту незнакомо.
На мертвом поверх синего рабочего халата был повязан желтый кожаный фартук, какие надевают мясники для работы, и немного ниже левой лямки из фартука торчала металлическая рукоятка большого скальпеля, загнанного в грудь.
В помещении были еще два высоких табурета на колесиках. На одном из них сидела медсестра, которую Паша видел ночью. Он опознал ее по золотым треугольничкам в ушах. Алевтина сидела совершенно неподвижно и смотрела на вошедших. На ее белом халатике отчетливо проступали пятна крови. Халат был порван, на левой ноге женщины не хватало туфли.
— Вы позвонили в милицию? — спросила она и посмотрела почему-то на Пашу.
— Пока нет!
Валентина с трудом удерживала себя, она засунула руки глубоко в карманы, и по шевелению ткани можно было понять, как внутри карманов сжимаются и разжимаются ее кулаки.
— Почему?
— Сначала ты нам все расскажешь, — сказала Валентина. — А потом будет тебе и милиция, и все, что хочешь…
— Что я должна рассказать?
— Все! — В голосе Валентины Паша уловил странную настойчивость. — Все в деталях, подробно. Как ты оказалась здесь. — Валентина будто хотела подсказать заранее отрепетированный ответ. — Ты пришла сюда вместе с Александром Алексеевичем?
Паша с интересом осматривал помещение: на втором табурете плашмя лежала небольшая грязная палитра и запечатанная коробка с краской, там же несколько скальпелей, тюбики с клеем и набор кисточек. Среди кисточек валялся еще один скальпель. Только позже, несколько дней спустя, Паша узнал о назначении этих предметов. При помощи такого набора Макаренко переделывал лица мертвецов, придавая им совершенно иные черты.
На кафельном полу повсюду были рассыпаны запаянные маленькие ампулы. В самом углу на груде каких-то грязных тряпок валялась разорванная картонная упаковка из-под морфия.
— Плохо вам? — спросил Паша, поворачиваясь к медсестре.
Такого белого лица он не видел даже в Грозном во время бомбежки. Женщину трясло.
— Ломает ее, — сказала Валентина. — Абстиненция. Наркотическое голодание. И все-таки, что здесь произошло, — обращаясь уже к медицинской сестре, с трудом удерживающейся на своем стуле, спросила она. — Ты нам расскажешь?