В кармане его лежало приглашение на торжественное заседание в МОЦ. Заседание должно было состояться завтра. Начало в 12.00, а прежде было просто необходимо провести несколько встреч, но Макар Иванович не хотел об этом думать. Не позвонив матери сразу по приезде из аэропорта, он теперь к середине дня решил вообще ее не беспокоить. Если уж не уговорил в предыдущие два раза, то что же можно сделать за пару часов.
Сколько лет он не позволял себе ничего подобного. Посидев в ресторане, они просто пошли шляться по городу. Дмитриев почти ничего не говорил. Весенний Киев вокруг был прекрасен так же, как двадцать лет назад. Дмитриев просто шел рядом с Зоей, слушая ее голос и не вникая в смысл слов, и с каждым шагом все отчетливее и отчетливее понимал, что не сможет больше жить без этой женщины. Овладевшее им чувство оказалось столь сильно, что Макар Иванович старался не прикасаться к Зое. Она сама взяла его под руку.
— Ты что? — весело спросила она. — Устал?
— Нет!
— Тогда давай еще погуляем… Представь, я не помню, когда вот так просто бродила по городу… Ты знаешь, когда я сунула в Припяти эту проклятую шубу в мешок с нафталином, задвинула на антресоль, я будто проснулась… И помог мне ты. Если бы не ты, никогда бы от нее не избавилась! — Она всхлипнула даже. — Никогда!
Было около двенадцати, когда Макар Иванович, проводив Зою почти до двери подъезда, вдруг сообразил, что ночевать ему, получается, сегодня негде.
— Ты надолго в Киев? — спросила Зоя.
— На несколько дней! Завтра у меня здесь серьезное мероприятие намечено.
— А сегодня?
— Сегодня хочу напроситься к тебе в гости, обещаю, что пишмашинкой пользоваться не стану.
— Ко мне нельзя.
— Почему?
— А сестра дома, вон, посмотри, мое окошко горит. — Она показала рукой. — Так что не получится, Макар Иванович. Придется вам перед мамой извиняться или где-нибудь в скверике на скамеечке устраиваться… В общем, пошла я!
— Погоди…
Дмитриев взял Зою за руку, потянул к себе, но сразу отпустил. Хлопнула дверь подъезда. Он обернулся. Прищурившись, посмотрел сквозь вздрогнувшую темноту. Он еще не видел лица вышедшего из подъезда человека, но уже ощутил сильное волнение. И это было совсем иное волнение, в сравнении со счастливым волнением сегодняшнего дня, оно было неприятно болезненно. Похоже на страх.
— Макар! — сказал знакомый голос.
Человек в распахнутом плаще сделал навстречу несколько шагов и остановился. В свете фонаря Дмитриев ясно увидел его лицо.
— Максим?
Стоящая рядом Зоя сильно вздрогнула и замерла. Голова ее была сильно запрокинута, не отрываясь она смотрела куда-то вверх.
— Разреши тебе представить, — сказал Дмитриев. — Это Максим Данилович, мой хороший фронтовой приятель.
Зоя не ответила, все сильнее и сильнее запрокидывая голову, она продолжала смотреть куда-то вверх.
— Макар, посмотри! — с ужасом в голосе попросила она. — Посмотри! Ты видишь?
Не сразу, не в первый момент среди нескольких освещенных окон Дмитриев нашел нужное. Он знал уже, что увидит, и, может быть, не хотел этого видеть.
За стеклом стояла роскошная женщина, одетая в меха, волосы рассыпаны по плечам. Женщина смотрела вниз, и даже на большом расстоянии можно было догадаться: лицо ее сияет от счастья.
— Это твоя сестра? — спросил Дмитриев.
Только после большой паузы, с трудом справившись со своим голосом, Зоя прошептала хрипло:
— Да… Это моя сестра! Шуба вернулась!
11
В машине было холодно, а весенний Киев за ветровым стеклом казался каким-то фальшивым. Отступающие назад белые фонари и сверкающие фонарные лужи, темные фасады, как откинутые полы неряшливой одежды, и встречные фары — навязчивый дальний свет. Все казалось неестественным, ненастоящим. Небесная чернота, неровная, как мех, — ни одной звезды. Темно-вишневый «Москвич» бежал на небольшой скорости, и за гулом мотора будто повторялись и повторялись последние слова Зои: «Пустите руку!» Дмитриев будто видел отраженные в ветровом стекле ее сумасшедшие глаза. «Пустите! Уходите! Уйдите совсем! Я не хочу больше вас видеть! Никогда!.. Не хочу!..»
Но конечно, крик этот был только в нем, внутри. Увидев шубу, Зоя на негнущихся ногах вошла в подъезд.
Зачем он последовал за ней? Зачем он держал ее за рукав. Он не мог ее потерять. Он сцепил пальцы на ее рукаве, так, что Зоя отдирала их по одному. Как глупо!
В свете встречных фар лицо Макса, сидящего за рулем, показалось Дмитриеву лицом мертвеца. Твердая серая маска, только в глазах встречный свет. Но такой же свет может быть и в оконном стекле, и в зеркальце.
Они молчали. Макар Иванович заметил, что бессознательно сжимает и разжимает ладони. Он все еще не мог поверить, что Зоя вырвалась и убежала вверх по лестнице.
— Куда мы едем? — продавив в горле комок, спросил он.
— А куда тебя отвезти?
Макар Иванович смотрел прямо перед собой на шоссе.
— В никуда!
— Значит, поедем ко мне. Ты не против, лейтенант?
Больше ни одного слова. Максим Данилович, припарковав «Москвич» во дворе, был вынужден обойти машину и сам открыть дверцу. Он за руку втащил послушного Дмитриева в квартиру. Сам снял с него верхнюю одежду, как куклу усадил за стол. Не обращая внимания на взбешенную Зинаиду, расхаживающую из угла в угол, сам наполнил рюмки.
— Может, и меня угостишь? — спросила Зинаида, сама себе подвигая стул. — Где ты его взял, такого вареного? Он что, укуренный, не пойму? Мог бы все-таки и предупредить, что с гостем будешь, я бы хоть оделась!
— Погоди, — попросил Максим Данилович. — Погоди. Помолчи пока. Видишь, шок у человека.
— Похоронил он кого? — всхлипнула Зинаида, запахивая на груди халат.
— Нет. С женщиной поссорился.
— Врешь! — В голосе Зинаиды смешались в равных долях восхищение и недоверие.
— Может, и вру, — сухо отрезал Максим Данилович. — Давай! — сказал он, наливая следующую рюмку и подсовывая ее Дмитриеву. — Давай по второй, лейтенант. А то ты и вправду будто себя похоронил.
Только спустя несколько часов после выпитой на двоих в невероятном темпе литровки Дмитриев осознал, что произошло. Осознал и удивился себе. Неужели он еще способен на подобное безумное чувство?
Поставив перед мужчинами на стол новую бутылку, сквозь зеленоватое стекло которой можно было заметить длинный красненький перчик, покачивающийся в огненной горилке, и открыв банку маринованных огурцов, Зинаида ушла в другую комнату и прилегла. Когда кровать перестала скрипеть, Дмитриев спросил:
— Зачем ты мне позвонил тогда? — Он был совершенно трезв, и, судя по глазам, Макс также был совершенно трезв. — Ладно, — сказал он, распечатывая бутылку. — Давай все по порядку рассказывай. С начала.
— Откуда начинать по порядку? — Губы Макса чуть шевельнулись. — С детства?
— Нет, с детства не стоит. Начни с того, как ты умер.
Рассказывал Максим Данилович медленно, подбирая слова. Он понимал, что, пока не закончит, никакого разговора дальше не получится, а ему нужен был теперь этот разговор. Он ждал боли, но боль в этот вечер, вероятно, переселилась вся в Зинаиду. Было слышно, как женщина ворочается в постели, как она стонет во сне. Как просыпается, делает укол и опять засыпает. Максим Данилович, опуская детали, рассказал о том, как прямо с рейса угодил на операционный стол, как подмахнул договор с сатаною и, умерев для всех, оказался на шоссе, ведущем прямо в Припять. Когда рассказ дошел до чертежа, вынутого из паспорта мертвеца, Дмитриев в первый раз перебил своего боевого друга:
— Где эта бумажка, у тебя?
— Нет. Я ее отдал, — неохотно отозвался Максим Данилович. — Через несколько дней после нашего возвращения в Киев я позвонил Алевтине, медсестре-наркоманке из клиники, а еще через два дня мне назначили встречу. Упираться было опасно. Человек, приехавший на встречу, предложил на выбор: либо листочек с планом, либо вся моя семья погибнет. Ты помнишь мою жену?..
— Я видел Ольгу на твоих похоронах. Пожалуйста, Макс, опиши мне этого человека. Как можно подробнее опиши.