Заглянул встревоженный Костик.
— Натка ушилась в монастырь, там кто-то рожает. И что их несет, дур! Сидели бы дома…
Вася вздрогнула, и Ростик шагнул вперед, вытесняя Костика из комнаты.
— Не ори.
Дверь закрылась, Кирилл остался с Васей наедине. Она сидела на краешке кровати, зажмурившись и обнимая себя руками.
— Вася? — осторожно позвал Кирилл. — Васенька, все хорошо?
Она вздохнула и открыла глаза.
— Да, все хорошо. Спасибо.
— Не бойтесь, я разберусь, обещаю. Больше он не приедет. Если надо, оформим судебный запрет.
Действительно, что за дела. Если это не первый раз, неужели в полицию не обращались? И сейчас вот Костик не позвонил, только пригрозил. Надо расспросить Ростика и, правда, заняться. Они, конечно, ему никто, но девочку жалко.
Вася стянула со стула какой-то платок и закуталась в него. Кирилл смотрел на разбросанные резинки, заколочки, какую-то помаду, и вспоминал, как жена собиралась в театр или гости, так же разбрасывая все по доступным поверхностям. Вася вдруг заговорила:
— Я, когда в больницу попала, вообще боялась разговаривать. У Ахмета дома нельзя было лишний раз. А Костик никого не боялся. С медсестрами спорил, с врачами, смеялся, анекдоты рассказывал. Волосы мне причесывал. Девчонки в палате дразнились, говорили «жених». А он — нет, он хороший был.
— А с чем вы лежали?
Кирилл предполагал, что в дурке мальчиков и девочек держат отдельно.
— Я — с переломом, а он с сотрясением.
Значит, в травме. А как же тогда диагноз?
— А после больницы вы виделись?
— Меня выписали, а когда я вернулась, он уже в другом отделении лежал.
— Вернулась?
— Ага, с сотрясением, — хихикнула Вася. — А Костик, когда меня выписали, ночью порезался, его и перевели. Медсестры меня дразнили Джульеттой. Типа, меня выписали, а он соскучился. Но меня не было три дня. Если бы он подождал, все было бы хорошо.
— Постой, — Кирилл прямо чувствовал, как закипает мозг. — Почему ты вернулась через три дня?
— Меня мама Ахмета толкнула и я ударилась головой. Правда, все было нормально, просто я в магазине упала и меня опять увезли на скорой.
Кириллу очень хотелось кому-нибудь врезать. Желательно Ахмету и его маме. Нужно было отвлечься и не пугать ребенка.
— А Костик порезался?
— Ага. Его хотели выписывать, а когда порезался, оставили еще на целый месяц. Я тоже хотела месяц, но порезаться было нечем. Зато у соседки целая сумка таблеток. Я даже проглотить не успела, все забегали, закричали, правда, желудок промывать мне совсем не понравилось. Надо было порезаться, Костик всегда знает, как лучше.
— А потом?
— Потом пришли Ростик с Господом и забрали меня. Костик уже там был.
— Где?
— В комнате. Там был диван и матрасы на полу. Мне сказали спать на диване. Потом Ростик привел Венеру. Она такая красивая! И умная. Сказала, что к Ахмету возвращаться не надо, а надо подписать доверенность, отдать паспорт, и Венера разберется. Я отдала.
— А Костик? Он же тогда был Ярослав? А почему стал Костик?
Когда же сеть починят? Что там Руслан выяснил про паспорт и диагноз предположительных близнецов?
— Это когда мы крестились. У него святой — князь Константин-Ярослав, ему и понравилось больше другое имя.
— Крестились?
— Костик придумал, что мне надо креститься, тогда Ахмет сам откажется, но одна я боялась, вот он и пошел со мной. У нас церковь была через дорогу, Господь там работал, туда и пошли.
Кирилл окончательно запутался, и тут пришло спасение в виде Наташи. Она обняла Васю, кивнула Кириллу, и он пошел к двери.
— Спасибо, Кирилл.
— Спасибо, Кирилл, — повторил Костик, стоящий в коридоре.
Он выглядел усталым и встрепанным.
— Не за что.
— Федор плохо закрыл вольер, они и выбрались.
— Ясно.
— Он извиняется.
— А чего не сам?
— Боится, морду набьешь.
— Надо бы.
— А отец говорит: «Прощайте ближним ошибки их».
— Только ближним?
— Ну, чем ближе, тем больше прощаешь, так ведь?
Кирилл неожиданно вспомнил, как Костик прижимался к нему в темноте, и его дернуло, словно током. А Костик еще и вскинул бездонные глаза с такой надеждой, словно Кирилл и вправду должен был его за что-то простить.
— Ты как имя сменил?
— В паспортный стол сходил. А как еще можно? — нарочито удивился Костик.
— А Вася?
— А Вася Васей так и осталась. Василиса отроковица. Дать почитать житие?
— Костя!
От лестницы звал старец, Костик бросился туда, забыв о Кирилле, и это почему-то было обидно.
— …а кто еще? Ростик?
Дверь в келью старца закрывалась неплотно, и Кирилл хорошо расслышал пренебрежительное фырканье Костика.
— Не благословляю. Тебе неполезно.
— А что еще мне неполезно? Играть с мальчишками? Ходить без шапки?
— Ярослав…
— Да, Евгений Виленович? — прозвучало с недобрым намеком.
Что же у этих двоих случилось такого, что теперь Костик из старца веревки вьет?
— Возвышающий себя падет.
— Не упадешь — не поднимешься.
Старец помолчал и выдохнул:
— Делай, как знаешь.
Кирилл поспешил к лестнице. Интересно, что именно Костик у него выпрашивал? И как они все не путаются в именах? Ладно — Ростик, он больше обзывает, чем называет, но Вася, старец, кто там еще его знал Ярославом, они что, привыкли уже?
Вечером Кирилл спустился на молитву. Паства тихо переговаривалась. Недоумевали: по субботам старец обычно говорил проповедь, да и исповедники были.
Служба началась как обычно: Даша читала, сектанты крестились и кланялись. Дверь исповедальни открылась и оттуда выступил Костик. В светлом подряснике, с причесанными на пробор волосами, он напоминал какого-то неприятного книжного героя. Встал посередине сцены, внимательно оглядел молящихся, вскинул голову и вкрадчиво начал:
— Еще один день прожит, дети мои. Возблагодарим Господа!
То, что у старца получалось ласково и по-отечески, в исполнении келейника звучало неприятно и даже угрожающе. Все затихли. Пока пел хор, Костик молчал, обводя взглядом паству.
В этот раз Кирилл оказался напротив сцены, и Костик уставился прямо на него. Это раздражало. Кирилл стал смотреть за его плечо, на Ростика и хор.
— Нам ведь есть за что благодарить, правда? — продолжил Костик ласково. — У нас ведь все хорошо. Мы одеты, не голодны, нас никто не гонит и не держит в темницах. Мы любим друг друга. Заботимся. Молимся. Ни у кого нет тайных мыслей, нечистых помыслов. Так ведь? Мы чисты перед Господом и нам не в чем себя упрекнуть?
Кирилл аккуратно скосил глаза. На лицах слушающих отражалось совсем не довольство жизнью или благодарность. Многим было неловко. А Костик продолжал:
— Никто ведь не задумал донести на брата и предать отца?
Он смотрел на Кирилла, тот сморгнул, но не отвел взгляд. К черту твои приемчики, парень. Мы тоже не пальцем деланы.
— Чиста ли наша совесть? Исполняются ли заповеди? Верны ли мы? Не алчем своих тридцати серебряников? Готовы положить душу за ближнего?
От издевки, звучащей в голосе, Кирилл поморщился. «Апостолы» и «мироносицы» стояли с застывшими возвышенными лицами, хмурился только Ростик, но тоже молчал.
— Господь наш, — почти прокричал Костик, подняв руку к небу, — делает это для нас ежедневно. Распинается ради грешников, живет одной молитвой, и чем же мы отвечаем? Непослушанием. Гордостью. Самостью. Злобой. Предательством. Так ли это?
Головы слушающих качнулись, соглашаясь, многие так и остались склоненными. У кого-то тряслись плечи.