Не сказав больше ни слова, он вдруг вышел из комнаты, оставив Диму одного.
Темнота, сиротливые кафельные стены и пол, нелепое кресло, и он сам в этом кресле показались ему антуражем из какого-то мрачного комикса. Ему снилось раньше нечто подобное, какие-то унылые дома и подвалы, одинокие комнаты и камеры. Странно, подумал он, как же меня занесло в такую ситуацию. Что я делаю здесь, в этой дурацкой пыточной камере, в каком-то кресле, уколотый неизвестным препаратом? Ведь начиналось всё совсем иначе. И чтобы понять, как всё начиналось, он попытался вспомнить детство. Он знал, что в обществе детство принято считать порой беззаботности и веселья, чистоты и открытости миру, потерянным раем, о котором потом человек мечтает и сожалеет до конца дней. Но, покопавшись в воспоминаниях, Дима пришёл к выводу, что это стереотип, и в детстве, пожалуй, он был не менее озабочен и печален, чем теперь. Просто тогда его тревожили совсем другие вещи. Но всё-таки, в ту пору у него были определённые идеалы, вера и надежда на что-то, представления о допустимом и недопустимом. И вот теперь, вопреки всем своим представлениям и надеждам, спустя не так уж и много лет, он сам вовлёк себя в какую-то чудовищную историю. Как так? Каким путём он шёл, что от светлых детских ожиданий дошёл до такой жизни?
И вдруг он отчётливо осознал, что в такое нелепое положение его привела ложь. Всю жизнь, начиная с детства, он шёл по пути обмана. Нечестность и неискренность даже не тревожили особо его совесть. Ложь всегда казалась ему удобным и эффективным средством, помогающим легче добиться цели.
– Не переживай так, моя девочка! А ну-ка, а ну расправь бровки! Что нахмурилась, мой котёнок?
Такие слова донеслись вдруг до его слуха. Они были произнесены мягким приятным мужским голосом, принадлежащим очевидно тому, кто следом за этими словами ласково погладил его по волосам. Дима обнаружил, что сидит с закрытыми глазами, склонив голову на грудь. Он резко выпрямился в кресле и увидел над собой блестящие стекла очков Мелемаха.
– Что это вы? – спросил он.
– В смысле? – не понял Мелемах. Он стоял перед Димой, держа в руках стул.
– Ну это вот – моя девочка, котёнок? Это вы сказали?
– Нет, не говорил ничего такого… Что вы обо мне думаете? Какая же вы девочка, Дмитрий? Да и котёнок из вас совершенно никакой. Скорее злая собака.
– Ну спасибо!
– А что такое? Вы что, хотите быть котёнком?
– Да уж хотел бы. Но не для вас, конечно.
– Ну слава богу, что вы от меня не ожидаете ничего такого. А скажите, приятно всё-таки у нас разговор идёт?
– В смысле? Что в нем приятного?
– Я о том, что говорите вы теперь без запинок, прямо и откровенно то, что думаете.
Дима в очередной раз согласился с ним. Действительно, он не чувствовал мучительной неловкости в разговоре, желания что-то утаить, недоговорить. Как же это легко, подумал он, быть честным. Просто говори всё как есть.
– Итак, вам показалось, что вас сейчас назвали девочкой и котёнком?
– «Моей девочкой», – уточнил Дима, подняв указательный палец.
– Неважно. Поговорим об этом позже. А сейчас вот о чём – давайте выясним истоки вашей лжи.
Он уселся на стул, вытащил из кармана халата какой-то прибор и положил его на колено.
– Что это? – спросил Дима.
– Ну так. Устройство записи. Типа диктофона.
– А зачем же?
– Для профилактики. На пути к правде для вас не должно быть никаких затруднений, понимаете? Даже осознание того, что ваша речь записывается и может быть впоследствии где угодно и кем угодно воспроизведена, не должно вас смущать. Правда всегда стоит того, чтобы её сказать, какой бы она не была. Вы готовы?
– Ладно, – ухмыльнулся Дима, – готов.
– Итак, помните ли вы, когда в первый раз солгали?
– Нет.
– Хорошо. А помните ли вы какой-нибудь существенный случай вашей лжи, который сильно смутил вашу совесть? Нечто такое, что оставило дискомфортный отпечаток в вашей памяти? Не спешите, подумайте.
Дима решил последовать его совету – не стал отвечать наспех, и честно попытался вспомнить что-нибудь такое, о чём говорил Мелемах. Некоторое время он молча перебирал в памяти случаи обмана девушек, коллег, друзей, родственников. Вспомнил, как в школе на уроках альтернативной математики постоянно обманывал учительницу. Он словно вдруг увидел себя, худого и бледного, за партой рядом с красивой одноклассницей, а напротив, за учительским столом, сидела огромная женщина со стальным взором. В те времена Диме казалось, что она весит килограмм двести, так велика и мощна она была. Она носила длинные платья и платки, в несколько слоёв намотанные на шею, и всегда была только с одной причёской – с пучком волос, заколотым на затылке спицами. Никто не мог вообразить её в другом виде, это казалось невозможным, чтобы Ирена Альдебарановна пришла с распущенными волосами или, скажем, в джинсах! Хотя джинсы таких размеров наверно не выпускались.