За спиной где-то на высоте шумно проехала машина, музыка и веселье донеслись до пляжа, девичий смех удалялся. Солдат глубоко вздохнул, на сердце стало спокойнее: люди веселятся — жизнь продолжается.
— Это хорошо. Это здорово. — Вот только его жизнь — пропала. Впереди светила — вечная дорога проклятого бродяги, вечный путь скитальца. — Ладно, парни (он обращался к погибшим друзьям на войне) — прорвёмся. Ста смертям не бывать… а одну — мы постараемся отодвинуть как можно дальше. Погибать — так не в вонючей постели под маразм и собственное ссаньё. — И он закричал так, что эхо дважды пронеслось над гладью озера, а сухая ветвь ивы грохнулась где-то рядом:
— Суки-и-и! Я не свой — я божий!
Виктор поправил лямки рюкзака, из приоткрытой молнии которого торчала ручка обреза; подсвечивая фонариком, пошёл искать выход с пляжа, обнесённого густой растительностью, надеясь пробиться вверх к дороге. Пятачок света бегал по камням, по сухим отшлифованным ветрами корягам, доскам — словно однажды здесь мощнейшим взрывом разметало рыбацкий посёлок. Попадались огромные валуны и искривлённые брёвна могучих деревьев. Выход нашёлся почти в конце правого края пляжа. Это была начинающаяся широкая дорога, которая плавно поднималась вдоль горы и скрывалась среди зелёных кустов и деревьев. В начале подъёма слева возвышался полутораметровый камень с глубоко вырезанными словами, весь замшелый. Солдат прошёлся светом фонаря и посветил дальше. Под размашистыми ветвями ив приютился покосившийся домик с низкой двускатной черепичной крышей, три окна с проржавелыми решётками взирали чёрными провалами, напротив открытой двери спрятался джип «Вранглер».
Виктор отбежал ближе к стеле, присел на одно колено. Поставил рюкзак на песок, и на всякий случай достал обрез. Кнопка фонарика щёлкнула под большим пальцем, кусок пляжа погрузился в темноту. Ухо прислушалось. В глубине домика что-то тихо журчало. «Уйти незамеченным или посмотреть, может, удастся прокатиться на джипе? Рискованно. А если машинка брошена?».
— Я даже не предполагаю, куда мне дальше, — прошептал Солдат. В кармане совсем мало денег, наверняка уже во всероссийском розыске. Если только пройтись по всей стране от одного схрона к другому, всё съесть, а дальше уйти в тайгу, делать налёты на людей и грабить: в тайниках под Екатеринбургом и Красноярском есть две винтовки с кучей патронов. Нет, конечно, он такое творить не будет. И срока давности за убийство омоновца не будет. И чем дальше, тем меньше шансов доказать, что невиновен как младенец, только появившийся на свет. Да и бывшую жену с распятым мужем тоже к делу пришьют, повесят на судьбу как стопудовый камень на шею перед сбросом в омут.
Виктор тяжело вздохнул. Никто из домика не выходит и не шумит. Он решился включить фонарь и подойти. Шаги тихо прошуршали по песку, ладонь коснулась вывернутой металлической ручки двери. Солдат быстро осветил джип, ничего подозрительного не увидел и вошёл внутрь.
— Эй, эй, выйди, выйди отсюда! — прогремел женский голос, в глаза ударил свет, Виктор зажмурился. — Ну выйди, пожалуйста, отсюда.
— Извини, извини, — пролепетал Солдат и выскочил наружу, беззвучно смеясь. Он успел лицезреть справлявшую нужду молодую женщину, сидевшую на корточках с припущенными джинсами. И подумал: «Интересно, она успела увидеть в моих руках обрез?» Поставил рюкзак на капот «вранглера», как можно скорее поспешил всунуть обрез внутрь, торчавшую ручку обрезанного приклада накрыл дождевиком.
— Эй, какого… возле моей машины трёшься? — воскликнуло за спиной. Виктор накинул рюкзак на одно плечо и повернулся. На него смотрела приятной наружности молодая женщина, можно сказать, девушка. Её глаза светились добром. Она подтянула джинсы на водолазку, поправила широченную овальную пряжку на ремне и уставила фонарь в чужие глаза.
— Убери свет, — попросил Виктор, приподнял ладонь на уровень бровей. — Не боишься одна лазить по темноте?
— Хм, — хмыкнула женщина, попёрла к своей машине как бульдозер, оттолкнула так, что Солдат споткнулся об колесо, еле устоял на ногах. — Я полицейский… из спецназа.
— Ты? — удивился Виктор, сам внутренне напрягся: не по его ли душу уже здесь рыщут? — А у меня создалось впечатление, что тебе сопельки мама ещё подтирает. — Он секунду помолчал. — Сопельки на смазливом личике.