В кабинете отрядника его зам, Геннадий Васильевич. Говорю ему, что отказываюсь мыть полы, в данной ситуации считаю это для себя унизительным.
— Почему?
— Потому что нет порядка.
— Что вы имеете в виду?
— Вы отлично понимаете.
— У меня нет выбора: или вы участвуете в уборке или ШИЗО, нам оперчасть сделала из-за вас замечание.
Да, с глазу на глаз менты делаются человечней. Так вот откуда ветер дует — оперчасть! Я догадывался, теперь не осталось сомнений: кто-то из зеков, действуя по указке оперов, натравливал на меня блоть. Скорее всего Изюм, а по линии отрядника Тимченко. Два наиболее влиятельных зека в отряде, ворочащие тайными делишками блоти, не подозревающей, откуда их тайное так скоро становится явным. Если это так, а сомневаться уже не приходилось, значит, отрядник и опера скрытно контролировали всю подноготную жизнь отряда. Но как им докажешь? Сейчас меня слушать не станут. Почему мужики должны мне верить больше, чем признанным авторитетам? Надо, чтоб мне доверяли и, если для этого придется отсидеть, пусть так и будет.
— Сажайте.
Геннадий Васильевич значительно на меня посмотрел, и я вышел. Не знаю, может по забывчивости я перевираю его имя, зеки заместителя отрядника обычно не называют по имени, его называют — «ушан», что-то вроде шестерки. Но на этот раз я уходил от него с добрым чувством, он ясно дал понять, кто провоцирует мордобой, предотвратить который он не в силах.
После обеда наша бригада сеточников загремела ведрами. В коридоре у дверей в спальное помещение опять та же компания — Тимченко с рысями. Я прохожу мимо них из отряда во двор локалки.
— Ты куда? — рычит Тимченко.
— Я отказываюсь от уборки. Официально. Спроси отрядника.
— Я тебе откажусь такую-то мать! — Подступает с кулаками, меня окружают рыси. — Мужики, дайте ему тряпку! — Кто-то из уборщиков протягивает мне половую тряпку.
— Нет, — говорю, — пусть сажают.
— Ах ты, бля, чего захотел, хитрый, да? — орет Тимченко и обращается к мужикам из нашей бригады. — За ментов прячется, знает, что его не посадят, да если посадят, я тебя и после кичи (так называют ШИЗО) заставлю!
С разных сторон раздались примирительный голоса:
— Возьмись, профессор, пару раз вымоешь, не за падло.
— Если б ты сразу пошел в отказ, но ты же таскал ведра, кича не поможет.
Другие жаждали крови: «Хули с ним борзить! Пиздюлей!» Вижу, и мужики наши смотрят на меня, кто с укоризной, кто начинает ворчать, мол, чем ты лучше, мы же убираем, а ты такой же мужик, не блатной. «Хули вы смотрите, мужики? — подхватывает Тимченко. — Дайте ему пиздюлей!» мужики не двигаются, но, чувствую, вражда растет и вот-вот не мужики, так рыси накинутся.
Моя принципиальность выглядела уже вызывающей. Одно дело с рысями, другое — противопоставлять себя мужикам, перед ними у меня не было оснований «держать стойку», но и подчиниться наглому Тимченко, рысям было крайне унизительно. Что делать? Надо принимать решение.
— С мужиками мне не за падло, а то что ты делаешь — это беспредел. Дайте тряпку, мужики. — И чуть не слезы у меня от стыда и унижения. Мужики как-то враз засуетились, замочили в ведра свои тряпки, разошлись на уборку. Тряпки не было. Обстановка разрядилась, показалось как будто даже рыси вздохнули. Я прошел в умывальник за тряпкой, там кто-то уже рвал белую простынь и подал ее мне. Только я взял эту тряпку, подходит Тимченко и в самом дружественном тоне говорит: «Все, Леша, больше от тебя ничего не требуется. Бросай и иди». Обнимает меня и выводит в локалку. Теперь я свободен от уборки. Но какой ценой? До сих пор воспринимаю это как тяжелейшее поражение в своей жизни.
Менты — провокаторы
То был недолгий мир. На следующий день вызывают в штаб, к начальнику колонии. В кабинете, кроме Николая Сергеевича, сидит за поперечным столом старший лейтенант Романчук из оперчасти. На потрепанном лице Николая Сергеевича маска озабоченности и как будто сочувствия. Спрашивает меня: «Что за конфликт произошел между вами и осужденными?»