Строить предстояло цех — на пустыре между санчастью и промкой, на территории колонии. Привезли будку для хранения инструмента и как прорабскую, можно было и нам в ней от дождя укрыться. Взяли мы ломы и лопаты и стали копать квадратные ямы метра два-три и в глубину так же — под фундамент для опорных свай. Ям таких надо больше двадцати. Земля сырая, местность здесь болотистая. Прокопаешь метр и вода. Вычерпываем ведрами, снова заливает, копать приходилось в воде. Лопата вязнет в глине. В грязи, как черти. А толку мало. Осень, дожди. Квадраты наши оползают, в ямах вода. Только и делаем, что черпаем, черпаем. Месяц, другой. Надо до морозов, когда прихватит воду и землю, но сидеть нельзя. Из штаба на нас все окна, шастают менты, кому не лень, чтоб вся бригада на ямах, чтоб все махали ломами, лопатами, ведрами, а есть ли толк — дело второе. Толка не было. Труд и без того тяжелый, а без пользы вдвойне тяжелей. И с каждым днем все холоднее в воде, не сохнет мокрая, заляпанная роба.
Как спасаться? До морозов дело с места не сдвинется, как пить дать, но и сидеть не дадут — тоже понятно, задача встала такая: как создать видимость и при этом сохранить здоровье? Повезло с бригадиром Налимовым. Другой бы в будке отсиживался, на нас наплевать, но Толик и с ментами умел ладить и сам жил с зеками. Приходилось выкручиваться, и это у него получалось. Теперь на ямах торчало поочередно лишь двое-трое, остальные отсиживались в будке. Ментам это подавалось как работа по утеплению и перестройке прорабской, подготовка к зиме. А чего там подготавливать? За день поставили спирального «козла», наделали лавок, одного к окошку на стрем и кто во что горазд. Сушили сухари на решетке вокруг «козла», наладили творческие связи с соседней промкой, таскали проволоку, заготовки из цветного металла для разных поделок — цепочек, крестиков, перстней, фасонили сапоги. Надо сказать, что в обычных сапогах, какие выдаются, уважаемая публика на зоне не ходит. И в отрядах, и на производствах, везде, где можно, выделывают из грубых кирзовых сапог такие, что хромачам на зависть. Подрезается, подбивается каблук по вкусу, по моде. Носку придается строгая, суженная форма, с четкими гранями. Шероховатость голенищ счищается шкуркой и пропитывается густым слоем ваксы над плиткой. Почистишь, наденешь — сапог на ноге блестит и играет. Казалось бы, внешний вид, администрации должно быть приятно. Нет, запрещают. Сапожные дела, как и все на свете, что делается для себя, а не на администрацию, под запретом. Нарушение установленной формы. Формальность? Никто не спорит. Но здесь она возведена в высший начальственный принцип. Сапоги могут забрать, изрезать, оторвать подошву, каблук. Так и делается, особенно, если застанут при изготовлении. На ногах трогают реже, ну если уж очень надо придраться, не оставишь же ползоны босиком да и что толку — новые сапоги опять пойдут на обделку.
Обычная будка, вроде небольшого вагончика, какие всюду на стройках, да еще со входа на треть перегорожена — для инструмента, спецовки, в прорабском помещении стол, козел, пара лавок — там мы все и ютились, человек восемь, не считая двух-трех очередников-каптерщиков на ямах. Да гости с промки. В общем «полна горница людей». Кто спит, кто сидит, кто на полу валяется, кто чем-то занят и треп, треп без конца. В другое время я бы здесь пяти минут не выдержал, но в сравнении с сетками и отрядом будка была раем.
Здесь мы сами по себе. Это важнее всяких удобств. Врасплох нас застать было непросто. Дверной запор сделали так, что снаружи не войдешь, если изнутри не откроют. Потом менты заставили запор убрать. Тогда усилили бдительность. Помимо атасника у окна, охрану стали нести те, кто «дежурил» на ямах. С окна хорошо просматривался подход с зоны, с ям наблюдали за промкой, которую из будки из-за бетонного забора было невидно, менты оттуда появлялись всего неожиданней. Реакция на ментов моментальная. В мгновение ока весь стрем по щелям, все выскакивают и кто за что: за ломы и лопаты, давай строгать черенки, что-то забивать-заколачивать. Менты к нам, а мы с лопатами на выход, другие в будке все в поту и работе. «Чего гаситесь!» — «Сушились, грелись, начальник». Какой прапор спокойный — промолчит, поводит носом, позыркает глазами, а то и пошутит, а другой и обматерит, но что с нас взять — вроде на ямах кто-то топчется, а кому-то, действительно, и портянки перемотать надо. Конечно, всю нашу туфту видели и понимали, но контролерам не работа нужна, а чтоб он видел, что зеки работают, что выпендриваются перед ним по чину, а он — начальник, вот что важно. И знали они прекрасно: только уйдут, опять все набьются в бендежке, опять стрем и дым коромыслом. Но и стоять возле нас в грязи и на холоде мало радости и наказывать вроде не за что — не пойман не вор. Вот, если застукают спящим или за стремом, тогда другое дело — отведут в штаб, посадят или выгонят из бригады.