Шпион, «петухи» и прочие
Слышу сквозь сон деловитую суету. Кормушка одарила пайками хлеба, сахара. Разложили на столе, делят. Скоро баланда, завтрак. Просыпаться не хочется. Это только кажется, что в тюрьме ничего не делают, только спят. На самом деле редко когда толком выспишься. Может кому-то это удается, но немногим. Хронический недосып, вялость, раздражение преследует всех. Когда один сидел в камере — то же самое. Конечно, в основном валяешься, спишь много, но сон обычно урывками, тяжелый. Поэтому сколько бы ни спал, всегда клонит в сон. Но это не тот сон как на воле. Это бегство в другую жизнь, побег из тюрьмы в мир галлюцинаций. Сны, даже самые кошмарные, когда, например, летишь в бездонную пропасть или когда душат, когда орешь по ночам, все-таки легче, чем тюремная действительность. Продерешь глаза, увидишь где ты и опять носом в подушку или мешок, что там под головой, — лучше пропасть, лучше задохнуться, чем поверить в то, что с тобой происходит. Хуже реальности были лишь сны о жене, когда вдруг увидишь ее в той же камере или, наоборот, веселую и счастливую с кем-то другим, или кто-то уводит ее, уводит, а она грустно глядит на меня и уходит, уходит. Тут уж таращишь глаза, вскакиваешь и уж тюрьма нипочем. Но такое донимало не часто. Чаще мерещилось что-то хорошее. И, как бывало в трудное детство, потом в ненавистной армии, так и в тюрьме, просыпаться не хочется. Живешь только во сне, а проснешься — страдаешь. Потому и не дают менты спать. В Лефортово нельзя днем, сразу стук в дверь. В карцере и в зоновских камерах шконари пристегивают к стене. Но и сейчас, в общих камерах, когда, кроме щели на нарах и деться некуда, когда только и делаешь, что лежишь, не больно-то разоспишься. Не говорю о комфорте, к этому привыкаешь. Но что нужно для сна? Покой. А его в неволе нет. Ни внутри тебя, ни снаружи…
Стучат миски в кормушке, разливают баланду — белесая муть с перловкой и рыбными костями. За столом человек десять, все с блатных верхний нар. Остальные едят кто где: на полу, на нарах. За ложками очередь, всего несколько штук на всю камеру. Не дождешься, едят как свиньи, уткнув морды в алюминиевые чашки, подгребают баланду куском хлеба. Егор дождался, у них тут свой круг. Наскоро выхлебал, широко облизнул ложку — дал мне: «Чистая». Я пошел мыть, но он как будто не обиделся. За кружками тоже очередь. Хорошо тому, кто со своей кружкой и ложкой. На зону, говорят, так и надо идти. Но нам, по-моему, не разрешали, отбирали при шмоне. В Москве всем хватало казенного. Мало ли что в Москве, там и матрацы были. И тут все точно также полагается, но законы-то одни, да начальство разное, оттого и порядки в каждой тюрьме разные. Черт с ним, день-два можно прокантоваться, все мы тут транзитом, дорожные так сказать неудобства. Под утро вызвали несколько человек на этап, и тут же втолкнули других. Так что народу не убывает. На утренней проверке выяснилось, что в камере 127 человек, а мест здесь от силы на сорок, на место более трех человек. Потому и ступить негде, спали люди, сидя на полу, за столом, на столе. Кому повезло, на нарах, и тоже бока гудят от соседских костей. Днем как-то утряслось, можно двигаться. Можно было даже пробиться к умывальнику. Правда к самому умывальнику никакой очереди, здесь не принято умываться. Сколько же тут продержат, когда этап и куда?