Какой Пылинову интерес? Жалость к узникам? Как подлинный друг народа, он не скрывал сочувствия, что не мешало ему на зековские деньги строить себе «модерновую» дачу. В обороте с Лысковым, врожденным махинатором, стремившимся одновременно нажиться и угодить влиятельным зекам, через Пылинова проходили крупные деньги. За плиту чая по 1 рубль 60 Валера получал пятерку, враз мог пронести пять плит — сколько навару? 3,40 умножим на пять, получается 17 рублей за визит. Приходил он не каждый день, но думаю сотню в месяц имел по самой скромной прикидке. Да переводы, которые приходили зекам на его адрес, — по таксе половина ему. И это, не считая всяких поделок, которые здесь он брал за бесценок, за чай, а на воле те же фасонные сетки, перстни, ножи стоят не меньше десятки. Для оборотистых вольняков и ментов зона золотое дно, даже на нашей показательной, где опера не давали проходу, на других, как послушаешь, крутят дела чуть не в открытую все, включая хозяина, о взятках за лишнюю передачу, за свиданку, за хорошее отношение и говорить нечего, само собой. У нас же хоть все это делалось, но побаивались — смотришь, нет какого-то вольняка или контролера, исчез — куда? Потом узнаем, что попался и выгнали, одного контролера Алика вообще, говорят, засадили. А вот Валерий Александрович не боялся, ему сходило с рук. И Лысков не был в накладе, сам жил и отправлял через Пылинова деньги маме. Так что их интерес понятен, но а что ж опера? Почему «не замечали»? С Лысковым просто — свой человек, пусть кормится, через него шла информация у кого из зеков водятся деньги, кто что заказывает, куда идет. А чем был полезен Пылинов? Не знаю. В случае со мной еще можно объяснить. По моей просьбе он вначале бывал у тетки, что-то передавал от меня, что-то от нее. Не скрыл от меня, что в связи с письмом Карпова был разговор с Рахимовым, и он все рассказал про наши с ним отношения, страшного там ничего не было, потому и обошлось. Только к родне моей он перестал ходить, да и я серьезных поручений ему никогда не давал, находил другие дороги надежней. Но чай он изредка мне приносил и когда убрали меня со стройки, у нас с ним сохранились отношения. Я подозревал, что на этой дороге меня проверяют: что заказываю, что отправляю. Но с уходом из бригады я ею пользовался редко и по пустякам, не думаю, чтобы только из-за меня менты благоволили к Пылинову. Что еще? Знаю одно — он грел Лыскова и коммерческие связи по этой дороге были у ментов как на ладони. Очевидно, это для них было важно.
Основная работа Валерия Александровича была в отделе капстроительства на их заводе. Он числился там, кажется, старшим инженером, у нас — прорабом. Вначале ему не доплачивали за совместительство, потом вроде бы десятку надбавили. Все жаловался — денег не хватает. Жена у него строгая, похоже, подлинное его призвание было быть мужем своей жены. Он не пил совсем из-за язвы. Дочь где-то в первых классах, оба с женой работают, казалось бы, денежки должны бы водиться. Но приходил Валерий Александрович и печально перечислял: дача, гарнитур, ремонт. Кроме нас он еще подхалтуривал на строительстве частных гаражей — рассказывал подробно и с увлечением. И весь доход забирала жена, и все мало все требовала, требовала: дача, гарнитур и т. п. Вот и суди, кто из них больше подлец: он, старавшийся урвать, где только можно, и с зеков, и с ментов, или его жена. Оба, пожалуй. Но называю его подлецом без всякого зла, это он по жизни такой, так его завертело, сам же по себе подлецом он не был. Его сделала таким бесхарактерность.
Бывают люди, не он один, не знают, зачем живут, зачем они нужны сами по себе, в чем смысл их существования. Да прибавьте мягкость натуры. Вот тебе и пластилин, лепи из него, что хочешь. Такие люди как бы тяготятся собой, им надо обязательно кому-то служить, и эта служба определяет весь их жизненный смысл. Для Валерия Александровича смыслом была семья, жена, она задавала ему задачи и цели, а он их выполнял. И главное были деньги. Да он хороший, безвредный человек, но жена с него требует деньги, и он доставал их, как мог, ничем не брезгуя, отбросив всякие принципы — в таких делах принципы только мешают. Партийный билет лежал бумажкой в кармане, совесть спокойна, взгляд ясен и чист — он никому не делал плохого, мы на него смотрели как на благодетеля, а менты без всякого сопротивления с его стороны использовали его как источник информации о нас же и против нас. Так то ж менты, а не он — узнаете расхожий аргумент отечественных душелюбов? А то, что их используют как орудие неправедной власти с их же согласия, то, что привилегии и льготы отпущены им не за хорошие глазки, а за службу, за реальную помощь властям — это как называется? Вольняк чайком попоит и поговорит по душам, на зоне это дорого, мало кто из начальства может поговорить по-человечески. Хорошо пообщаться с хорошим человеком, он и посочувствует и поможет, а потом он попьет чайку и поговорит по душам в штабе, с ментами. И там он хорош. А потом начинается гниль вроде карповской, и менты уже контролируют твои нелегальные связи. И если ты слишком доверился хорошему человеку, тебе будет плохо. Накажут менты, не он, он тебе опять посочувствует и чай в изолятор могут передать от него, но сидеть ты будешь тоже благодаря этому человеку. Не так ли ведет себя и наша добрая интеллигенция? Меня, например, посадил КГБ, а кто давал экспертный отзыв на сочинения, за которые посадили? На рассказ «Встречи» я знаю — Гальперин, кандидат филологии. Отзыв блистал эрудицией, человек он должно быть начитанный и даже не отказал мне в литературном умении, он меня не обидел, но все же рассказ квалифицировал как порнографический. И знал ведь для кого пишет и что за этим последует — зачем он это сделал? Не мог или не хотел защитить, так мог ведь отказаться, как отказался бы каждый порядочный человек. В том-то и дело, что быть порядочным в наших условиях неудобно. Преуспевающая наша интеллигенция сплошь не порядочна. Это только внешне да время от времени они хороши и смелы, и порядочны. А исподтишка пишут рецензии для КГБ, на основе которых сажают. Исподлились. Может только Гальперин такой? А Александр Зиновьев, диссидентствующий, ум и талант которого, завоевали наши сердца, не признавал ли он, что, будучи знаменитым профессором, тоже пописывал для КГБ экспертные отзывы и тоже, значит, по ним сажали. Он-то признался, спасибо ему. Он порвал с режимом, уехал, написал великолепные книги. А сколько еще сидит тихушников и пишут и пишут! Кто давал экспертный отзыв на мои «173 свидетельства национального позора»? Тоже, поди, коллега-ученый. Что он не понимал, что все это правда? Еще как, не хуже меня понимал, немало я с ними работал-общался, студентом восторгался смелыми лекциями, в институтах — смелой критикой, в частных беседах и не такое услышишь, а вот поручило КГБ и делают как надо, пишет на белое — черное и, не особо смущаясь, ставят подпись. Страх сильнее совести, партийная дисциплина выше морали, двуличие — вот суть отечественного либерализма. Но это не просто двуличие, это предательское двуличие — его надо особенно остерегаться. А чем лучше кумиры-мыслители и поэты? Они, должно быть, не пишут подлых рецензий, но ведь уже членство в кровавой партии, уже само их молчанье и не вмешательство в судьбы свободомыслящих, в преследования за убеждения означает, как говорится, знак согласия с тотальным произволом. Между собой они сетуют и критикуют, но ведь надо же что-то и делать. Если не они, то кто же? И уж сам бог велит отойти от мерзости, если не бороться, то хоть не поддерживать, не участвовать — где их мужество, где рекламируемое гражданство?