Начальник ОВД на другом конце стола полулежал, уронив голову на вытянутые руки, среди уроненных фужеров и опрокинутых тарелок с дарами моря.
— Пистолет с собой? Давай сюда.
Услышав голос Халифа Бар шевельнулся, сделал попытку поднять голову, но, не совладав с тяжелыми мыслями, уронил ее в тарелку.
Вокруг зашевелились, попытались привести Бара в чувство, послали за холодной водой. Кто-то неловко толкнул Колобка локтем.
Перед его глазами качались столы и люди. Колобок сунул руку в задний карман. Выудил оружие. Машинально обтер салфеткой и бросил на стол между мешхарцами и халибадцами.
Только аккуратнее тут, мать вашу! — вырвалось как-то против воли. А ноги сами вынесли из кабака под звездное небо, на свежий воздух.
"А, гори все огнем", подумал Колобок.
И сбылось по слову его.
Халибад загорелся в третьем часу ночи. Может быть от петарды, может быть причиной беды стал оставленный во дворе мангал или случайная сигарета.
Или чаша чьего-то терпения наконец переполнилась.
Сначала вспыхнул косоватый домик на окраине и в какие-то считанные минуты превратился в гудящий огненный столб, от которого во все стороны летели искры. Деревья, росшие рядом, мгновенно почернели и съежились, а пламя, почти не встречая сопротивления переметнулось вслед за ветром на другую сторону. Когда кто-то из самых трезвых горожан наконец опомнился и сообразил позвонить в пожарную, горело уже девять домов на двух улицах и занимался десятый. Ночь осветилась на много кварталов вокруг, шалые искры летели в небо. Со звуком пистолетных выстрелов лопался шифер. Такие вещи както очень быстро собирают толпу, и она. действительно, собралась. Как-то враз протрезвевшая, но словно впавшая в ступор. Люди смотрели на взбесившийся огонь не отводя глаз и только тихонько, по шажочку, отступали назад. И когда, завывая сиренами, на окраину вылетели сразу пять пожарных машин — ровно столько, сколько их было в городе, всем уже было ясно что сгорел старый Халибад, сгорел окончательно и бесповоротно и больше его не будет.
Гавриш посторонился, освобождая место, и на каменный пол шагнул худой пацан, вроде подростка. С вихрастым хайром, перетянутым тесьмой, черном безразмерном и бесформенном прикиде с монтановским орлом на спине. На поясе маячила коробка плейера. Челюсти равномерно двигались под нечто в ритме рэпа.
— Привет, — неразборчиво буркнул он и мотнул головой, стряхивая наушники.
Увидев его Паша на мгновение «поплыл». Перед глазами возникло море сладко пахнувшей травы и надраенные до блеска железные ворота. "Именем Зевса приказываю тебе…" Он сделал непроизвольное движение рукой, чтобы заслониться от пронзительного света, который принес с собой «подросток», — но тут же устыдился и шагнул вперед.
Здравствуй, Страж… — Тысячелетия ожидания не пробились в его голосе даже намеком на упрек.
— И ты… здравствуй.
Страж медлил всего мгновение. А может и не было его, этого мгновения, просто Паше, от напряжения потерявшему ориентацию во времени, показалось, что было. Но Страж протянул руку и Паша ее пожал.
— Петюня, — бесцеремонно влез Миша, — у тебя фомка с собой?
— Обижаешь? — Пожав плечами с легким, едва уловимым презрением настоящего профи Страж пошарил в заднем кармане брюк.
— Как мне найти его? — тихо спросил Паша, сдерживая гнев.
— Змея? А никак, — Миша сплюнул на пол и аккуратно растер плевок фирменной кроссовкой, — Он сам тебя найдет. Единственное, что ты должен сделать — это запалить перед алтарем свечу белого воска… Там их много всяких. Есть и белые.
Внезапно Паша почувствовал страх, острый, как боль.
— Нельзя же… белую, — проговорил он и осекся. Мягкий свет в глазах Гавриша был не упреком, но чем то очень похожим на упрек.
— Теперь все можно, — услышал он, — если уж Петр достал свои ключи…
И все сделалось предельно ясно. Но он все-таки спросил, не верилось ему:
— Сегодня… последний день?
Ответ Гавриша опоздал. Звонко щелкнула, и с противным металлическим лязгом отошла тяжелая дверь.
— Как видишь — не швейцарский банк, — прокомментировал Страж.
Вот и открылись перед ним Врата. Нужно было идти привычной дорогой и делать насквозь знакомое дело, но как то уж больно странно было ощущать за спиной конечность бытия.
Иди, — тихо напутствовал его Миша. Этот улыбчивый здоровяк был необыкновенно серьезен и на миг сквозь розовощекую маску проступило другое лицо: строгое, спокойное, с благородством черт и неземным светом в глазах.
— Иди, — тихо подтвердил Гавриш.
Страж отступил в сторону и открыл перед ним дверь.
Паша шел по лестницам и анфиладам, мимо "колодца призраков", вдоль полуразрушенной стены, по мосту из рельса, и чувствовал, как вибрируют стены.
В дверных проемах, затянутых паутиной, оживали прозвучавшие здесь когда-то шаги. Он шагнул к деревянному распятию и поднял голову: потолок был необыкновенно высок. Казалось, что никакого неба нет вообще, что этот высоченный каменный свод и есть — небо. Паша окунулся в странные ощущения, словно он каким-то непостижимым образом продолжился до бесконечности и может почувствовать каждую звезду в черном провале небес, каждую песчинку, каждую падающую в вечность секунду. Ноль координат.
Алтарь почти не тронуло время. Он покопался и действительно обнаружил свечи: новые, оплывшие и огарки. Стараясь ни о чем не думать, выбрал белую, нетронутую.
— Хочешь помолиться?
Голос прозвучал, казалось, совсем рядом. Паша резко обернулся, готовый ко всему, но зал был по-прежнему пуст. Не могло же ему почудится? Он, определенно узнал этот голос, и сейчас тщетно пытался отыскать владельца, щуря близорукие глаза. В проходе выросла тень и ткнулась в Пашу, как острие меча.
— Не стоит шуметь. Я уже здесь.
Глеб шевельнул кистью, и в глаза Паше ударил почти нестерпимый блеск.
Он невольно зажмурился, а когда открыл глаза — враг был уже рядом. Шагов его Паша не услышал, да и не успел бы он проделать этот путь, но теперь это уже не удивляло. Паша многое вспомнил. Жаль — поздно. Но бывает хуже, мог бы и вообще не вспомнить.
В руке Глеб действительно держал меч, но Паша смотрел не на оружие, а на темное кольцо. Внезапно оно начало расти и надвигаться на него. Паша даже отпрянул, прежде чем понял, что враг протягивает ему оружие: в лучших традициях — рукоятью вперед.
— Возьми, — потребовал он.
— Ну ты даешь, Ричард Львиное Сердце, — Паша мотнул головой, освобождаясь от наваждения. Мгновение слабости минуло, тело наливалось злостью и силой, — ты бы еще дуэльные пистолеты приволок. Я думаю, мы обойдемся без железа.
Глеб резко вскинул бровь:
— Хочешь устроить свои похороны за чужой счет?
— Почему бы нет? — Паша отступил, незаметным для глаза движением разминая мышцы, — каждый экономит как умеет…
— Как хотите, пан поручик.
Отброшенный меч перевернулся в воздухе, сверкнув в рассветном солнце, и в тот же миг тело бросило влево и вниз. Рухнув на каменный пол Паша кощунственно выругался — он слишком долго не дрался. Примитивный отвлекающий маневр едва не погубил его. Спас глубинный, въевшийся в подкорку рефлекс.
«Подлость» и "военная хитрость" вещи разные, и если первой противопоставить нечего, то со второй можно поспорить.
Он отступил, нарочно раскрываясь и, словно в замедленной съемке увидел, как двигается к нему слегка согнутая ладонь. Шаг влево. Рука потянулась к запястью. Сомкнулась мертво. Вниз… И каменное небо распалось брызгами, а земля полетела навстречу. Он почти не коснулся земли, сгруппировался, перекатился, вскочил…
В полутемной часовне светлело. Колонны в углублении нефов, которые он лишь смутно угадывал раньше, стали отчетливо видны. А небо было не каменным, это ему показалось, что там камень. Голубой свод выгибался над ним — чистый, без единого облачка и прозрачный, как воды Эвнои. Изначальное небо не знало грозовых раскатов. И радуги оно тоже не знало.
Карие глаза с жестким прищуром внезапно заслонили свет и все тело взорвалось болью. Паша пренебрег блоками и бил сквозь удар, не заботясь о себе, как никогда не делают спортсмены. И как всегда поступают солдаты.