– А почему мы не видим?
– Эволюция. Мы развиваемся, наши чувства притупляются; теперь курс за нас прокладывают компьютеры.
– Значит, мы не видим Венеру из-за загрязнения атмосферы?
– Нет, боже милостивый, нет; мы не можем разглядеть ее, потому что теперь вообще не знаем, как смотреть; может, дикари в джунглях и видят ее, но если бы мы и обладали способностью рассмотреть Венеру, то все равно были бы ослеплены сиянием электрических огней.
– То есть эволюция не всегда идет на пользу.
Он крутил в руках винный бокал, уставившись в стол.
– С этим ничего не поделать, – решительно сказал он.
– И с каждым поколением мы теряем остроту чувств?
– Старые чувства притупляются, новые развиваются. – Он помолчал. – Наступает период торжества иррациональности.
– Почему ты так считаешь?
– Способности человека быстро развиваются, и темп этот ускоряется с каждым поколением. До 1954 года никто не мог пробежать милю за четыре минуты, а теперь это расстояние покрывают за три минуты пятьдесят. Тем не менее в наше время у нас вообще нет необходимости бегать. – Он пожал плечами.
– Я думала, так быстро бегают потому, что принимают допинг.
– Частично, только частично; тут сказывается и эволюция.
– Значит, наши ноги должны становиться короче?
– И руки, в них отпадает необходимость. Нам нужны только пальцы – нажимать кнопки.
– Иначе говоря, через тридцать два миллиона лет от нашего тела останутся в основном лишь пальцы и ноги, как у картофельных человечков на детских рисунках?
Филип вытащил из кармана пачку сигарет.
– Итак, ты отправилась к своему медиуму.
Кивнув, Алекс взяла предложенную сигарету.
– Мистер Форд, должна признаться, заставил меня задуматься. Он утверждал, что ему удалось связаться с Фабианом, описал несчастный случай. – Она прикурила сигарету от свечки, оглянулась, не подслушивает ли ее какой-нибудь официант, и перегнулась через стол. – Он сказал: кто-то в машине кричал, что прямо на них летит грузовик.
– Он мог узнать это из газет… или телепатически – от тебя.
Она покачала головой:
– Фабиан погиб при столкновении с автомобилем, грузовика не было.
Филип удивился:
– Но в газете говорилось…
– В том-то и дело, – прервала она его. – В том-то все и дело. В газете в самом деле речь шла о грузовике, так что я была уверена: он прочел сообщение и выложил это мне. Но сегодня днем я подъехала в Кембридж и поговорила с Отто, с тем юношей, который остался жив. Я попросила его рассказать, что предшествовало столкновению. Он сказал: увидев приближающуюся машину, они решили, что это грузовик, и Фабиан крикнул им об этом. – Она отпила вина и с силой затянулась сигаретой, после чего мрачно уставилась на Филипа.
Он пожал плечами:
– Возможно, телепатия: перед самым столкновением твое подсознание уловило сигнал от Фабиана, но не осознало его, а Форд смог извлечь эту информацию. – Он снова пожал плечами. – Тут довольно сложный комплекс оценки событий. Или…
– Или Форд действительно тот, за кого себя выдает.
– На этот счет ничего не могу сказать. Честно.
Появился официант:
– Голубь для вас, мадам?
– Нет, для меня.
Алекс подождала, пока сервируют стол, после чего опять наклонилась к Филипу Мейну:
– Ты знаешь, где можно найти криминалиста-графолога?
– Графолога?
– Ну да. Не знаю, как они называются – те, к кому обращается полиция, когда надо выяснить, не подделаны ли документы.
– Есть парень, которого я время от времени привлекаю к своим исследованиям; видишь ли, я как-то пытался опровергнуть Свитки Мертвого моря. – Он мрачно усмехнулся.
– Чтобы досадить отцу?
Филип погрустнел:
– Нет, это было много времени спустя… – Он замолчал, рассматривая жареного голубя с таким видом, словно тот совершил преступление.
– Смотрится очень неплохо, – улыбнулась она.
– Дохлая крыса, – сказал он.
– Что?
– Дохлая крыса, – повторил он.
– Дохлая крыса?
– Да. Его имя звучит примерно так:[2] Дерат, Дюрат, Дендрет. Дендрет – вот как его называют.
– Есть ли что-нибудь, чего ты не знаешь? – улыбнулась она.
– Понятия не имею, почему я заказал голубя; я вспомнил, что терпеть их не могу.
– Могу с тобой поменяться.
– Нет, нет, ради бога, нет. Человек должен нести ответственность за свои действия. – Он бросил на нее какой-то странный взгляд, который вызвал у нее секундное беспокойство.
– Но в наши дни можно не превращаться в мученика; мы уже значительно эволюционировали.
– Ура, – сказал он, нерешительно ковыряя голубя вилкой.
Алекс довольно уютно чувствовала себя в окружении мусора, которым был завален «вольво»; ноги ее покоились на бумагах, штрафных квитанциях за парковку и кассетах. У машины был домашний, обжитой вид.
– Ты когда-нибудь чистишь свою машину?
– Увы, нет. Только пепельницу, когда она заполняется.
Улыбнувшись, Алекс посмотрела на полуоткрытую пепельницу, забитую окурками.
– Что ты считаешь полной пепельницей?
«Дворники» ползали по ветровому стеклу, разгоняя струи дождя; перед Алекс, как в калейдоскопе, мелькали огни Лондона.
– Тебя не смущает, что ты возвращаешься в дом, где будешь одна?
Она пожала плечами:
– Нет. Я привыкла, Фабиан приезжал домой только на каникулы.
– Ты хотела бы иметь еще детей?
Она покачала головой:
– Возраст не тот, да и слишком я для этого занята.
– А сколько тебе?
– Много, – улыбнулась она. – Иногда я чувствую себя древней старухой.
Она смотрела, как белые, оранжевые, красные огни вспыхивают перед глазами и разбегаются в стороны, слышала рокот двигателя; резкое торможение заставило ее качнуться вперед, шуршание шин по асфальту стихло. Но «дворники» продолжали щелкать, цок-цок-цок, почти в такт с работой двигателя и ритмом музыки из соседней дискотеки. Два скромных инструмента в оркестре лондонской ночи, подумала она.
– Я не могу больше иметь детей, – сказала она. – У нас… – Она замолчала; мысль об этом резанула ее острее, чем обычно; она провела кончиком языка по нижней губе и уставилась на картину за окном.
Филип притерся к другой машине, стоящей перед ее домом, двигатель он не выключил.
– Спасибо за угощение, – сказала она. – Может, зайдешь?
По его лицу скользнуло какое-то странное выражение, чуть ли не страх.
– Я лучше вернусь поработать.
– Вечером?
– Такой скромный парень, как я, не может заставлять мир вечно ждать его.
– Как и его агент.
– Да. Увы, да.
– Послушай… если ты не против, зайди на минутку – хочу показать тебе открытку и выслушать, что ты о ней думаешь.
Снова по его лицу скользнула тень, и теперь Алекс не сомневалась – это был страх. Алекс смотрела на него, испытывая какое-то смущение и пытаясь понять, что же его так взволновало, что пробило ту несокрушимую броню уверенности в себе, которая обычно его окружала.
Несколько мгновений он сидел, уставясь в ветровое стекло, потом с каким-то отрешенным видом, словно преодолевая внутреннее сопротивление, переключил передачу на задний ход и посмотрел через плечо.
Видно было, что он с трудом, как бы преодолевая невидимую силу, поднимается по ступенькам. Она молча наблюдала за ним – он брел, будто против сильного течения.
Остановившись у входных дверей, Мейн покачнулся и, чтобы устоять на ногах, ухватился за дверной косяк. Лицо его заливала бледность, на лбу выступили капли пота. Он плотно смежил веки, и она испуганно посмотрела на него.
– Филип? В чем дело?
Он поднял на нее глаза; по его лицу стекал пот.
– Все прекрасно, – сказал он. – Со мной все отлично. Это пройдет; сейчас я приду в себя.
– Что такое, Филип?
– Все хорошо. – Он, нервничая, посмотрел на нее. – Нормально. Отлично. – Он улыбнулся.
Едва они переступили порог, их поразил запах – ужасная, омерзительная вонь. Задохнувшись, Алекс кинулась к открытым дверям, чтобы вдохнуть глоток воздуха. Мейн зажал рукой нос и молча смотрел вокруг.
2
Игра слов: по-английски выражение «дохлая крыса» звучит как «дед рэт».