Атака со стороны Пентагона на мою вольную жизнь началась приблизительно через неделю, после того, как я обосновался у Валерки. Первым полез Кузнечик, наш классный. Он был молодой, только что из института, худощав, но уже с большими залысинами. Все волосы пошли в ум. Мы правильно сделали, что окрестили его Кузнечиком.
– Сядь! – приказал он мне. Я настороженно уставился на классного.- Пожалуйста! – прибавил Кузнечик, поморщившись, как если бы это слово оцарапало ему горло. Я сел за парту. Кузнечик, не зная с чего ему начать воспитательную беседу, нервно мерил расстояние от одного угла до другого, еще бы головой об стенку пару раз стукнулся для полного ажура.
– Так, – произнес он, стараясь говорить с твердостью, которой на самом деле не ощущал. – Тихомиров я тебе даю один день, чтобы ты вернулся домой.
– Если не вернусь, в тюрьму посадите?
– Смотрю, слишком умным стал, – произнес он сердито.
– Виктор Анатольевич, – я с надеждой посмотрел на Кузнечика. – Я ведь никому ничего плохого не сделал, что вы все цепляетесь за меня?
Мы с Кузнечиком жгли друг друга взглядами. Явно ощущая неловкость, Кузнечик уже значительно мягче продолжил.
– Значит, ты не вернешься домой, – классный посмотрел на меня безнадежно умоляющим взглядом.
– Зачем? – я вопрошающе взглянул на Кузнечика. – Я не хочу слышать каждый день, что я злыдень.
Кузнечик на некоторое время замялся.
– Ладно, – произнес он задумчиво, – считай, что у нас с тобой не было этого разговора.
У меня отлегло от сердца, все кончилось лучше, чем я ожидал. Теперь я смотрел на Кузнечика как на Виктора Анатольевича Бородина.
Шли дни, январь незаметно сменился февралем, на улице стало еще холоднее. Домой меня никто не звал, как будто у меня и не было родителей. В принципе меня это устраивало. Было такое чувство, как будто я выздоравливаю после недолгой, но тяжелой болезни. В моей жизни ничего особенного не происходило, разве что класс окрысился на меня из-за того, что я везде был с Валеркой. Это особенно бесило и раздражало Буйка. Меня опять несколько раз для профилактических бесед вызывал Кузнечик, взывая к моей совести. Грозился педсоветом, комиссией по делам несовершеннолетних, еще кем-то, но я подспудно понимал, что он меня просто запугивает.
Учился я без должного энтузиазма. Хорошо шли литература, история, география. Похуже – языки, физика, биология, ну и полный завал – это математика и химия.
Валерка иногда не ночевал дома, но всегда меня об этом предупреждал, вид у него при этом был, такой, словно он извинялся передо мной.
Так мы и жили: дом – Пентагон – дом, иногда прогулки по городу. Бассейн был полностью заброшен. Чем больше я жил у Комара, тем больше тосковал по дому, не по усыновителям, а именно по дому. Иногда наваливалась такая безнадежная тоска, от которой ночью хотелось плакать. Для меня дом – это место, где тебя всегда ждут и тебе всегда рады, какой бы ты ни был. Мне не хватало в усыновительском доме малости: немного счастья, любви, ласки, вместо этого – крики, нотации. Со временем у меня незаметно что-то внутри закрылось на ключик. Мне все больше и больше стало казаться, что я превращаюсь из цветущего куста в пустынную колючку. С каждым прожитым днем на душу ложились новые зарубки. В один из таких дней родились горькие стихотворные строки, обнажающие мою душу.
Одиночество вокруг
Замыкает тесный круг.
В пустоту вокруг глядим -
Мы молчим.
Запретив себе мечтать,
Песни петь, смеяться. Ждать,
Замолкаем и сидим -
Мы молчим.
Подавляя силу, страсть,
Не боимся мы пропасть,
Тупо смотрим вдаль, грустим -
Мы молчим.
Я уверен на сто процентов: просто так дружба никогда не возникает, должно быть обязательно какое-нибудь событие, сближающее людей и делающее их друзьями, часто на всю жизнь. Во всяком случае, у меня именно так и произошло с Валеркой. Нас сблизило не то, что он пустил меня к себе жить, а то, что произошло на уроке физкультуры.
Между Комаром и Буйком давно назревала серьезная разборка, это как фурункул: он зреет, зреет, пока не прорвется сам и не очистится от гноя, после чего рана быстро начинает сама заживать, но это длительный и болезненный процесс. Можно проще: прийти к хирургу и он все сделает с помощью скальпеля и стерильных бинтов. Я давно понял, если бы человек чаще прибегал к медицинской помощи, многих затяжных конфликтов можно было бы избежать или не доводить их до непредсказуемого исхода.
Все произошло в пятницу после уроков физкультуры. Все были мокрыми, потными, возбужденными. Пацаны толпой пошли в раздевалку. Я с Пончиком, так как были дежурными, складывали в углу спортзала маты. Мы быстро сделали свое дело и направились в раздевалку. Меня насторожил шум, который доносился оттуда. Я первым открыл дверь и стал свидетелем странной картины – на плиточном полу, прикрывая свое хозяйство руками, лежал Комар, а пацаны его трусами играли в сифу. Галдежу было на 100 децибелов. Я видел отчаянное лицо Валерки. Не помню, кто мне бросил его трусы.
– Тихий, закинь их на трубу, пусть Комар за ними полезет, посмотрим, как его яйца будут свисать.
Раздевалка содрогнулась от дружного смеха. Среди тех, кто смеялся, был и Элл. Я полоснул его взглядом, полным презрения. Мне стало противно, я подошел к лежащему на полу Валерке и отдал ему трусы и заслонил собой, чтобы Комар успел одеться.
– У вас, что совсем крыша поехала! – выкрикнул я.
– Может, ты хочешь, чтобы мы твои трусняки превратили в сифу? – лицо Буйка залила гневная краска. На некоторое время в раздевалке воцарилась звонкая тишина. – Бурым, смотрю, стал, как связался с Комаром! – как спичка, разгорелся Буек.
– Сегодня только дошло, – вызывающе ответил я, отважно силясь изобразить презрение.
Слабаком я никогда не был, семь лет ежедневных тренировок в бассейне даром не прошли, но у меня был минимальный опыта драк. Я старался всегда их избегать, возможно, поэтому меня в классе всерьез никто не воспринимал. Для всех я был ботаником, для полного сходства не хватало только очков. В классе мало, кто знал, что к четырнадцати годам я достиг приличных результатов по плаванию. Вообще, в нашем гадюшнике, всем на всех было наплевать.
Я получил удар, едва не сваливший меня с ног, но удержался. Двадцать голов безмолвно в напряжении следили за поединком.
– Звездани ему Буек по физиономии, – раззадоривал Хобот.
Буек со всей силы ударил мне по скуле. Я дал сдачу, завязалась потасовка. Все вокруг остолбенели, от меня никто такой прыти не ожидал. Буек умело выбросил вперед сжатую в кулак правую руку. Вся сила его натренированного тела была вложена в этот удар, который наверняка свалил бы меня на пол, достигни он цели, но я с проворностью танцовщика мгновенно отскочил в сторону, и рука прошла мимо моей головы, но как раз по Валеркиной скуле. От боли тот взвыл. Я воспользовался расслабленностью Буйка и душевно двинул ему по физиономии кулаком, его глаза разъехались в разные стороны.
– Мочите этих губошлепов! – сквозь стиснутые губы крикнул Буек.
В раздевалке словно сорвались с цепи. Нас быстро завалили на пол и принялись бить ногами, больше всего ударов принял на себя Валерка. Он, низко наклонив голову, сгибался, чтобы прикрыть от удара мошонку.
– Хватит! – коротко скомандовал Буек, и нас перестали пинать.
Мое лицо было расквашено, нижняя губа распухла и болела. Комар приподнялся, упираясь в пол, сел, наспех вытер кровь с лица тыльной стороной ладони, поднял глаза и увидел, как Буек подвел ко мне Элла. Вид у того был испуганный и затравленный, как у хорька.
– Стукни его, – повелительно приказал Буек, указывая на меня.
Элл растерянно смотрел на меня, он был бледнее поганки.
– Я не могу, – промямлил он.
Буек со злостью ударил Элла по животу, тот от боли скорчился.
– Он сифозный, – Буек указал рукой на меня, – так что стукни Тихого или я счас из тебя сделаю сифу!
Я увидел в глазах Элла новый прилив мучительного страха. Тупая слабая боль сжала мое сердце.
– Ну, – и Буек сломил сопротивление Элла. Тот не сильно стукнул кулаком меня в грудь. – Сильнее и по физиономии, – потребовал Буек.