Лицо Элла напряглось. Никогда еще не чувствовал я такой ненависти к Буйку, как сейчас. Не знаю, чем бы все закончилось, но в это время в раздевалку зашел физрук – Остапыч.
– Что здесь происходит? – спросил он сердитым голосом.
– Ничего, – ответило ему сразу несколько голосов.
– Тихомиров, – физрук посмотрел на меня. – Что произошло?
– Ничего, – задыхаясь, хрипло подтвердил я.
– Синяки тогда откуда?
– Упал, – невозмутимо ответил я, не моргнув глазом.
– И Комаров упал? – глаза Остапыча продолжали меня буравить.
– Да, скользко здесь, – утирая кровь с носа, подтвердил Валерка.
– Ну-ну, – грозно произнес физрук. Он еще некоторое время оценивающе смотрел на меня, потом рявкнул на всю раздевалку громовым, как у вулкана Кракатау, голосом: «Марш всем из раздевалки». Через десять секунд всех как ветром сдуло, правда, Буек успел нам пригрозить:
– Валите из класса, пока еще не поздно!
– Уже побежали, – сказал я с напором и силой, каких никогда за собой не замечал.
Мы остались в раздевалке одни.
– Пошли, – сказал я Валерке, когда мы немного привели себя немного в божеский вид.
– Ты, вообще, как, нормально? – поинтересовался Комар.
Очевидно!
И мы расхохотались до колик (хотя было больно), пока слезы не заблестели в уголках глаз. Согнувшись в три погибели и поддерживая друг друга, мы, пошатываясь, направились к двери. В коридоре стоял Элл, он в нерешительности оторвался от стенки, Валерка с ехидством посмотрел на него.
– Тихий, – промямлил он. – Я не хотел тебя ударить, так получилось.
Обиды на Элла у меня не было, я его прекрасно понимал.
– Ладно тебе, – миролюбиво произнес я и пошел с Комаром дальше, оставив Элла в коридоре.
– Ты ему простишь такое? – глаза у Валерки округлились по пять копеек.
– Не убить же его за это?
– Я бы не простил, – уверенно заявил Комар. – Он не наш человек! – Я с удивлением посмотрел на Комара, но ничего не сказал. – Тихий, зачем ты за меня заступился? – неожиданно спросил Валерка и остановился.
Я отрешенно посмотрел на Комара. Ну, почему он иногда простой, как дверь, к чему задавать такие глупые вопросы.
– Заступился и заступился, – психанул я. – Не устраивай мне допроса.
Комар в нерешительности застыл передо мной.
– Спасибо, Тихий! – сказал он нервно. – За меня никто еще не заступался. Чморить – чморили, а вот заступиться…
– Значит, я первый, – ответил ему я.
И вроде бы ничего особого не изменилось в наших с Валеркой отношениях, но они перешли в другую, более доверительную стадию развития. Почему – я не знал, просто смутно чувствовал, что Комар настоящий друг.
Всю следующую неделю Буек, завидев меня и Валерку, неприятно улыбался, и его лыба нас нервировала.
Здесь небольшое отступление. После уроков Матильда попросила меня остаться.
– Как книга? – тихо спросила она меня, словно боялась, что нас могут услышать.
– Пишется, – коротко ответил я.
– Если ты хочешь сделаться писателем, ты не должен стать мелким торгашом словами. Самое главное – это понимать, что люди думают, а не то, что они говорят. Что может быть хуже писателя, которому нечего сказать, – патетически заключила она. Ее лицо стало чрезвычайно строгим, как на утреннем построении.
– Матильда Дмитриевна, я скоро дам вам прочитать доклюшкинский период, – заверил я. – Только моя книга не будет веселой. Сегодня утром я задал себе вопрос, – сбивчиво принялся я объяснять, – жил ли до сих пор я или это было существование?
– И что?
– Думаю, что жил, – я слабо улыбнулся, – и сейчас живу, и думаю, что и для будущего я еще не потерян.
– Это осмысление, это хорошо, – восторженно произнесла Матильда, глаза ее загорелись. – Главное, не останавливайся, обязательно пиши, – ее лицо стало задумчиво-сосредоточенным. Губы дрогнули, словно от боли. – Мой покойный сын тоже писал книгу, она так и осталась у меня незавершенной.
Меня словно по голове ударили кувалдой. Я не мог поверить, что у Матильды был сын, это как-то не вязалось одно с другим.
– Что с ним случилось? – хриплым голосом спросил я.
– Афганистан, – Матильда беспомощно разжала и снова сжала в кулак руку. Ее лицо, не отличавшееся яркостью красок, стало совсем серым, каменным.
Мое сердце переполнилось болью, в горле стоял комок. Я словно почувствовал всю глубину одиночества Матильды и ее отчаяния. Я сбивчиво стал ей рассказывать о книге, что она меня засосала, словно трясина. Мой мозг кишел образами, сце ойР‹озгР:ишелР›бразамиЬ AцеП=амиЬ 4ействиямиР8Р›ниРBоропилисьР1ытьР2ыложеннымиР=аР1умагуЮ нами, действиями и они торопились быть выложенными на бумагу.
Когда я закончил говорить, то увидел на глазах Матильды слезы. Я ошеломленно смотрел на любимую учительницу и не мог понять, что с ней?
– Матильда Дмитриевна, – робко спросил я, – что с вами?
– Ничего, – она уже платком вытерла слезы. – Я счастлива, что у меня есть такой ученик, как ты. Пиши свою книгу, я тебя умоляю. Эта книга вылечит тебя, – уверенно произнесла она, и счастливо улыбнулась.
– От чего? – непонимающе нахмурился я.
– От воспоминаний прошлого! – почти шепотом произнесла Матильда.
И у меня на душе от ее слов вдруг стало необыкновенно легко и весело. С этой ночи я жил в двух параллельных мирах. Первый, внешний, был черно-белым, как и все в Бастилии. Во втором, астральном, в котором я писал книгу – жизнь вспыхивала красками и в небе сверкала радуга.
По-настоящему я, оказывается, родился 23 февраля, хотя в свидетельстве о рождении значилась совсем другая дата – 30 января. Я долго не мог понять, почему в одном документе одна дата рождения, в другом – другая. Только сейчас я знаю, что при усыновлении разрешается ребенку менять не только фамилию, имя и отчество, но и дату рождения, и место рождения. Это и называется тайна усыновления. Слава богу, что мои усыновители выбрали для меня 30 января, а не 29 февраля. Они запросто могли бы со мной проделать такую шутку, чтобы не разоряться мне на день рождения ежегодно, а раз в четыре года – дешево и сердито – сплошная экономия.
Когда ты еще ребенок, из твоего дня рождения делают настоящее событие: ты получаешь подарки, родители покупают конфеты для одноклассников, тебя поздравляют соседи, знакомые, словно твой день рождения – государственный праздник: поэтому и ждешь его с таким нетерпением. Хочется хоть раз в году быть в центре внимания, чувствовать себя Вселенной, вокруг которой кружатся спутники. Но с каждым годом ты взрослеешь. Когда тебе исполняется 14 лет, ты понимаешь, что тебе уже не 13, ты смотришь на себя в зеркало и видишь перед собой все свои мечты, надежды и фантазии. В какой-то момент ты перестаешь ждать начала своей жизни и понимаешь, что уже живешь ею. Теперь ты можешь делать с ней все, что пожелаешь.
В день моего настоящего рождения мне хотелось чего-то необычного, но чего конкретного я не знал. Я с интересом стал себя разглядывать в зеркало и самое поразительное, я сам стал нравиться, чего раньше за мной такого не наблюдалось.
– Валерка, – я повернулся к Комару. – Хочу обесцветить волосы, как у тебя, – с хрипотцой произнес я.
– О, как глубоко все зашло, – Комар с прищуром посмотрел на меня и оживленно поднялся с дивана. – В принципе твоя идея мне по душе. Сколько можно быть таким забубенным.
– Пентагон мне этого не простит!
– Забей на него, – насмешливо хмыкнул Валерка. – Если с тобой не будет разговаривать Буек или Цыплакова, для тебя это будет трагедия?
– Да нет, – безмятежно пожал я плечами. – Это я преспокойно переживу.
– Вот ты уже произнес нечто умное, – Валерка улыбнулся.
– Не дави на меня, – возмутился я напору Комара. – Пойми, я жил другой жизнью. Мне пока непривычно и страшно жить, как живешь ты, – мой голос звучал надтреснуто и напряженно.
– Конечно! – ехидно воскликнул Комар. – Ты живешь по принципу «надо», а я – «хочу». Тихий, жить, как они, могут все, а как я – единицы. Не хер так просто пол топтать. Живи так, как тебе нравится. Будь всегда самим собой. Живи свободно, пусть остальные тебе завидуют, потому что ты сильнее их.