Я легко согласился, мне нужны были деньги для подарка Ленке. Я быстро оделся, Никитон осторожно открыл дверь спальни и выглянул в коридор. Бесшумно ступая по скрипящему деревянному полу, мы дошли до лестницы, быстро сошли по ней на первый этаж. Входная дверь была открыта. Мы молча дошли до свинарника. Никитон полез в знакомое место за ключами.
– Кто-то был до нас, – озабоченно произнес он. – Ключи не на том месте.
– Главное, что вообще есть.
Никитон согласился. Он достал из кармана куртки фонарик и посветил.
– Куда этот комбикорм надо отвезти? – спросил я шепотом.
– Во двор Трехдюймовочке, завтра она с нами расплатится.
– Ну, значит, отвезем, – я взял ключи у Никитона, открыл двери свинарника, и мы зашли внутрь.
Свиньи, зачуяв вошедших, издали хрюкающий звук. Никита открыл дверь склада. Мы вдвоем взяли за концы мешок и потащили к выходу.
– Аристарх, поищи, тут где-то в углу были старые санки, – Никита отдал мне фонарик, сам же остался на улице возле мешка.
Я пошел искать санки и через минуту вышел.
– Никитон… – голос мой дрожал. – Ты только это…, ну не психуй, но там, на сене, кажется, лежит дохлая Стюардесса.
– Что, – вырвалось у Никиты, и он вбежал в свинарник.
Собака лежала на боку, оскалив зубы.
– Стюардессочка, – заплакал Никита и дрожащей рукой дотронулся до собаки и, сразу отдернул, почувствовав, что руки прикоснулись к чему-то липкому.
– Аристарх, нормально посвети на Стюардессу.
Я направил фонарный луч на собаку, ее шерсть была в крови.
– Ее убили! – с болью произнес Никита.
Его блуждающий взгляд остановился на бычке от сигареты. Механически он его поднял, посветил на него фонариком, прочитал на ободке фильтра «Бонд».
– Здесь был Макс, – сиплым голосом произнес он. – Это он Стюардессу убил.
– Не может быть, зачем ему это? – не поверил я.
– Не знаю, но это он убил мою собаку, и это он увозил на повозке комбикорм, его видать об этом также попросила Трехдюймовочка. Это все Щука. Только он один у нас курит «Бонд». Я ему Стюардессу ни за что не прощу, – и Никита решительно направился к выходу.
– А, комбикорм?
Никита остановился, повернулся.
– Мне он не нужен, – крикнул Никита и скрылся в темноте.
Я постоял некоторое время возле мешка с комбикормом.
– И мне он не нужен, облезет Трехдюймовочка, шиш ей, а не наш комбикорм.
Я затащил мешок обратно в коридор свинарника, мимоходом с грустью взглянул на Стюардессу. «Ну, если это ты, Щука, то ты заварил кашу!», после чего закрыл двери свинарника.
Луны не было; звезды сверкали в темном небе, словно россыпь искр; но равнина, застывшая в неподвижности, в бесконечном молчании, все же светилась тусклой белизной. По дороге на Клюшку я увидел в небе падающую звезду. «Надо загадать желание», и я его загадал.
В хрустком воздухе холодного февральского утра, в порывах северо-западного ветра чувствовалось приближение метели.
Каждый на Клюшке чем мог, заслонялся от неуютной казенной жизни. Никита рисовал, Щука терроризировал детдом, не давая никому спуску. Зажигалка покровительствовал малышам. Каблук нюхал ацетон и балдел от глюков. Чапа мастурбировал, представляя себе, что удовольствие ему доставляет Катька Заварзина. Стасик носил крестик на шее и тайком ходил на воскресные церковные службы, часто общался с местным батюшкой. Орешина родила себе ребенка.
Никитон мечтал увидеть Петербург и Москву, посмотреть на их красоты, но в поездку брали других. Колобок-Вонючка коротко и доступно объяснил ему ситуацию. «Работай на меня, у тебя все будет!» Работать на Папу обозначало быть его шестеркой, стучать на пацанов, воспитателей. Это было не для Никиты, что и осложнило его отношения с Вонючкой.
– Смирнов, – предупредил дерик, – ты клюшкинский воспитанник.
– Я никому не принадлежу, – и Папа заткнулся и озлобился после этих слов на Смирнова.
Никита неплохо рисовал, в его голове таилось много оригинальных, тонких мыслей, которые находили свое выражение на альбомных листах. Маркиза, увидев их как-то случайно, сказала, что у мальчика не все в порядке с психикой, правда, когда рисунки посмотрел Большой Лелик, похвалил, отметив, что у Никитона своеобразное видение мира. Были еще сны. В них он видел материнские руки, которые ласкали и убаюкивали его, и ненависть уходила из его сердца, и не было там ни презрения, ни зависти, ни обиды на жизнь. Всем обитателям хотелось одного: теплого домашнего очага, не казармы, которой была Клюшка.
– Так здесь живут все! – угрюмо произнес Зажигалка.
– Как на зоне? – добавил я.
– Нет, у нас все намного хуже. Мы живем на севере, поэтому у нас зона вечной мерзлоты, – безнадежно заключил Никитон, и с ним многие были согласны.
Зажигалка вздрогнул, когда ему сообщили, что к нему приехал отец.
– Он приехал меня забрать, – поделился он со мной радостью. – Сегодня я, Аристарх, поеду домой, – и Зажигалка счастливый выбежал из спальни. Он несся по длинным коридорам Клюшки, никого не замечая на своем пути, не остановился, даже когда его окрикнул возле столовки Комар, только махнул ему рукой, мол, потом, все потом…
Зажигалка на крыльях летел по протопанному снегу, без куртки, в одном пошарканном свитере, в сторону клюшкинских ворот. Возле сторожки его окликнул дядя Яша.
– Кого ищешь? – спросил он.
– Отца, – коротко ответил Зажигалка, припрыгивая на месте от холода, недоуменно озираясь по сторонам в надежде увидеть отца, но никого не было. От отчаяния Зажигалка почувствовал, что вот-вот заплачет.
– Был тут представительный мужчина, пошел в кабинет директора.
– Это мой отец, – радостно воскликнул Зажигалка. У него отлегло на душе. – Он приехал забрать меня домой! – похвастался Ян.
Бежать обратно сил уже не было, и Зажигалка не торопливо, даже как-то важно, направился в сторону видневшийся Клюшки, удивляясь своей несообразительности. Отец, конечно же, ждать его мог только в одном месте: или в кабинете Железной Марго или в кабинете Вонючки.
По субботам на Клюшке проводилась генеральная уборка: все мылось, скоблилось, приводилось в божеский порядок. Комара в спальне не было, он генералил в рекреации, я с Тоси-Боси наводил порядок в комнате.
– Моего одеяла нет, – невнятно произнес Тоси-Боси.
– Кому оно нужно, – отмахнулся я. – Посмотри по спальням. Ты его подписывал?
– Да, – кивнул Тоси-Боси.
– Ты написал Еремин или Тоси-Боси, – поинтересовался я, улыбаясь.
– Не угадал? Я написал «МОЕ».
Я чуть от смеха не грохнулся на пол.
– Тоси, ты ничего лучше придумать не мог?
Но оно же мое? – наивно доказывал Тоси, не совсем понимая, почему я посмеиваюсь над ним. Его губы обиженно надулись.
– Одеяло не твое, – просвещал я. – Оно госовское. Мы все здесь госовские.
– Что такое госовское? – неутомимо допытывался Тоси-Боси.
– Госовский – это ничейный.
– Но я-то чейный, – возмутился Тоси-Боси.
– И чей же ты?
– Твой, – еле слышно проговорил тщедушный Тоси-Боси, и прижался ко мне.
– Ладно, мой, не переживай! – я дотронулся ладонью до коротко стриженой головы Тоси и погладил его. – Иди, вынеси пока мусор.
Тоси-Боси выбежал из спальни с ведром в руках. Я взял дорожку, открыл окно, посмотрел, нет ли кого внизу, и принялся рьяно ее вытряхивать, так все делали на Клюшке. И тут из коридора послышался плаксивый крик Тоси-Боси. Меня, словно током шибануло. Я выскочил в коридор, на полу лежал заплаканный Тоси-Боси, невдалеке вальяжно стоял Щука с Каблуком и Чапой.
– Чо, Сильвер, по морде прибежал мне настучать? – оскалился Щука, Каблук глумливо сзади издал невразумительный звуз.
Не контролируя своих эмоций, я крикнул на весь коридор:
– Ну и ЧМО ты, Щука! – и сплюнул от омерзения.
Лицо Щуки перекосилось, как если бы при нем разбили тухлое яйцо.
– Этот инвалид на голову сказал, что ты, Командор, Чемпион Московской Олимпиады, – противным гнусавым голосом пролепетал Чапа и глупо улыбнулся.
– Заткнись, плесень, – рявкнул Щука, и Чапа закрыл варежку. – Что ты сказал, повтори, – Щука вплотную подошел ко мне. – Я не расслышал.