— Наш ветеринар чудной какой-то, — говорит почтальонша Лиза Петровичу. — В клуб не ходит, все вечера дома сидит, книжки почитывает… Вот просто интересно, почему он в клуб не ходит, а к вам приезжает?
— У нас общая привязанность к животным, — объясняет Петрович.
В жаркие дни кордон лесника залит солнцем; от елей бьёт горячей хвоей, сосны потрескивают чешуйчатой корой, в воздухе терпкие испарения. Воздух тягучий, липкий. Только у речки прохладно; она течёт вдоль кордона, мелководная, извилистая.
— Если её выпрямить, получится расстояние до Москвы, — шутит Петрович.
В полдень к речке тянутся все обитатели леса. Лучший «пляж» занимают кабаны; радостно похрюкивая, точно ватага ребят, они вбегают в воду; искупаются, начинают валяться на песке. Потом хряк, а за ним и всё стадо зарывается в песок, поглубже, чтоб не перегреться на солнцепёке.
В тенистый бочаг, спасаясь от жары и слепней, заходят лоси. Заходят медленно и важно. Войдут и долго стоят с закрытыми глазами — дремлют, но ушами настороженно шевелят — прислушиваются, как бы кто не подкрался.
На мелководье тут и там плещутся сороки и разные мелкие птахи; окунутся несколько раз и бьют по воде крыльями. Иногда, задрав лапы, заваливаются набок — прямо как загорающие купальщики. Вылезут из воды, отряхнутся; потом одни летят на ветви обсыхать, другие ложатся в лунки на берегу, при этом то и дело ссорятся за более удобные, как им кажется, места.
Изредка к реке, тяжело дыша, подходит лисица. О её приближении всех оповещают сороки; их тревожная трескотня — верный сигнал об опасности. Заслышав сорок, остальные птицы взлетают на деревья.
Лисица не купается, только полакает воду и спешит назад, в нору, подальше от палящего солнца. До норы, перелетая с ветки на ветку и треща, её сопровождают сороки.
Лисица скроется под корнями раскидистой ели, а сороки ещё долго сидят на ветвях и негодующе бормочут. Потом, успокоившись, вновь подлетают к речке и уже трещат раскатисто, победоносно, как бы говорят, что прогнали непрошеную гостью и все могут возвращаться.
Как-то в Сосновку прибежал Цыган: шерсть вздыблена, глаза ошалелые; с громким лаем пёс подбегал то к дому почтальонши, то к дому ветеринара — тех, кого лучше всех знал.
Но Лиза накануне уехала в райцентр, а Костя на ферме осматривал телят. Все жители деревни были на сенокосе, только мальчишки бегали по дороге — запускали змея. Они-то и увидели Цыгана и подумали, что в деревню пришёл Петрович, но потом заметили — лесник не появляется, а пёс с беспокойством носится от дома к дому. Мальчишки поняли — на кордоне что-то случилось, и побежали к ветеринару.
Костя сел на велосипед и, сопровождаемый Цыганом, покатил к леснику. Ещё издали он увидел, что у дома сидит… медведь.
Бурый медведь со сбитой шерстью и проплешинами сидел, привалившись, к срубу, и ревел. Завидев велосипедиста и собаку, медведь смолк, потом наклонил массивную голову, неуклюже повалился набок и завыл.
Навстречу Косте вышел Петрович.
— Вот с утра сидит. Пришёл за помощью. У него чего-то с задней лапой, всё её поджимает.
— Как же её осмотреть? — опешил Костя.
— Да он мой старый знакомый, не первый раз приходит. Я его подкармливаю сладостями. Он почти домашний. Но одному не сподручно осмотреть. Я сейчас его отвлеку, помажу хлеб вареньем. Он его жуть как любит.
Петрович с Костей направились к дому, а Цыган стал из-за кустов негромко облаивать лохматого пришельца.
Когда лесник с ветеринаром подошли к крыльцу, медведь перестал выть и задрал заднюю лапу — явно показывая, где у него нестерпимая боль; меж «подушек» медвежьей стопы виднелась острая сосновая щепа:
— Видать, на лесосеке занозил, — сказал Петрович и заспешил в дом.
Он вынес ломоть хлеба с вареньем и протянул медведю, но тот отвернулся — он как бы говорил: «Вылечите мне скорее лапу. Я всё стерплю, без всяких сладостей».
Пока Петрович отвлекал медведя хлебом с вареньем, Костя наклонился и резким движением вытащил щепу. И сразу отскочил на всякий случай.
Медведь вновь повернулся и глубоко вздохнул. Потом встал, протиснулся сквозь калитку и, прихрамывая, побрёл к лесу.
Цыган проводил его уже не лаем, а тихим бурчанием.
— Он с большим понятием, — сказал Петрович, когда медведь скрылся в чаще. — Вот говорят, он лапу сосёт — у него кожа на стопе сходит. А я заметил, прежде чем залечь в спячку, он топчется на ягоде, набивает сладкие лепёшки на лапах. А в берлоге сосёт. Да-а… И вот как знает: долгая будет зима — больше топчется. Я по медведю определяю, какая будет зима. Он никогда не ошибается.