Японец тут же исчез.
Зорге вернулся к выпивке.
— Что за жизнь, — произнес он. — Куда ни глянешь, повсюду дерьмо. Что же остается, Кэйко? Ты тоже не знаешь, потому что глупа и слишком порядочна. А ведь порядочные люди составляют соль земли, ту соль, которая идет на приправу преступникам, которые занимают государственные посты. Так что же остается, Кэйко? Две вещи: создать свой мир и жить собственной жизнью!
Зорге расплатился, потрепал Кэйко по щеке и вышел, пошатываясь. Он был сильно подшофе и едва не упал на мотоцикл. Несколько раз Рихард нажимал на стартер, пока двигатель не заработал. Он рванул в ночь, прохладный встречный ветер заставил его выпрямиться.
По длинной улице он направился домой. Высокая скорость захватила его, и он с закрытыми глазами помчался в никуда. Ему казалось, что он летит в безграничном пространстве. Тело его превратилось в снаряд. Только сейчас он почувствовал себя свободным, стал сам себе господином. Несмотря ни на что — навстречу цели!
Мотоцикл ударился о край тротуара, повернул на изгородь и проскочил в чей-то сад. Мотор заглох, а Зорге, упав на землю, остался лежать, хрипло дыша.
Шпионаж — не просто ремесло, он требует необычных способностей. Такие выдающиеся личности, как Зорге, делают его искусством; искусством владеть собой; искусством вводить других в заблуждение относительно своих истинных намерений; искусством затевать и вести интриги; искусством интуиции и импровизации.
Нужны, разумеется, и обычные знания, скажем, военного дела: знаки различия, организация войск, вооружение, а также умение разбираться в экономике и политике той или иной страны.
Зорге пошел значительно дальше элементарных требований. Он изучил историю Японии и попытался понять душу японцев, противоречивую и непонятную для иностранцев, и старался детально разобраться в пестрой палитре культурных течений. Он был шпионом и одновременно по-научно мыслящим исследователем. Даже его враги признавали, что среди европейцев он неоспоримо являлся лучшим знатоком Страны восходящего солнца.
К тому же Зорге никогда не пренебрегал основополагающими правилами разведки. По окончании нелегальной командировки он всегда старался письменно изложить основные требования к шпионажу самого различного вида.
Зорге ненавидел муравьиное усердие мелких шпионов, собирающих по крохам информацию. Он сам анализировал полученные материалы и оценивал их, докладывая затем в Центр не мозаичную картину, а цельное разведывательное полотно.
Женщины, считал Зорге, не годятся для использования в серьезных шпионских акциях. У них, говорил он, слишком большую роль играют чувства, полностью отсутствует хладнокровие. Они слишком узко мыслят. А нервы у них, словно стропы парашюта, могут в самый неподходящий момент перепутаться.
Деньги, по мнению Зорге, играли немаловажную роль в разведывательном ремесле, а наилучшим средством нелегальной связи он считал радио.
Как и все шпионы, токийский резидент рассчитывал на такой существенный фактор, как глупость своих противников. И этот расчет почти всегда оправдывался.
ГЛАВНЫЙ ИСТОЧНИК СОМНЕВАЕТСЯ
Зорге вошел в фойе гостиницы «Империал». На его левой щеке был наложен пластырь, а левая рука висела на перевязи. Он слегка прихрамывая.
После падения с мотоцикла он пролежал пять дней в больнице, после чего устроил себе неделю отдыха, который провел в своем домике, читая книги и слушая патефонные пластинки. Никого из посетителей не принимал. Даже Мияги не переступал его порога. Посланцев же любвеобильной Мартины Шварц он просто выгнал, не приняв трех ее писем.
Работу, однако, забросить не мог. До сих пор она была важным, теперь же стала решающим фактором в его жизни. Ее требовалось ускорить, еще более тщательнее просеивая поступающую информацию. В соответствии с указаниями Алекса он решил сконцентрировать свои усилия на трех проблемах, но для этого ему был нужен Одзаки.
Зорге позвонил своему главному источнику и назначил встречу в баре отеля «Империал». Здесь обычно устраивали рандеву все видные политики, журналисты, деловые люди. Послеобеденное время было наиболее благоприятным, так как посетителей становилось больше, но имелись еще свободные столики, за которыми можно было побеседовать без помех.