Клаузен сумел собрать маленький переноской передатчик, состоящий из трех блоков, новая машинка легко собиралась и так же легко разбиралась, Анна совала ее в продуктовую кошелку, накрывала шелковой салфеткой, сверху укладывала зелень и без особых сложностей добиралась до любого конца города.
Макс, который к этому времени стал солидным бизнесменом, заделался владельцем целой конторы, торгующей дорогими фотоаппаратами (и не только ими), исправно платил налоги, завел массу знакомств, снял — за счет фирмы, естественно, — несколько квартир в различных районах Токио и теперь каждый раз вел передачу с новой точки. Макс, опытный человек, кожей своей, макушкой, затылком ощущал, что с первой же минуты пребывания в Токио находится под плотным колпаком. И неважно, чей колпак это был, политической полиции или полиции нравов, «кемпетай» либо службы охраны императора, важно, что Клаузен ощущал этот колпак, ему было душно, иногда даже было нечем дышать, вот ведь как. И Зорге этот плотный колпак чувствовал, и Анна, и Бранко Вукелич — все, словом (другие иностранцы также не были исключением — их тоже держали под колпаком), и вели себя соответственно — шпиков старались особо не дразнить, но и при случае спуска не давали, всем существом своим показывали, что видят их, слышат, чуют и вообще не намерены подпускать к себе близко — от таких людей надо держаться на расстоянии.
Нужно отдать должное агентам всех мастей и всех служб Токио — на враждебное отношение иностранцев к ним они старались не реагировать, хотя все засекали и запоминали, но до поры до времени все прятали в далекий ящик.
На всякий случай Макс вел себя с агентами аккуратно, при встрече с ними обворожительно улыбался, засовывал себе в рот пустой мундштук и с вкусным чмоканьем посасывал его.
Сообщения по радио он передавал с пулеметной скоростью, делал это раза в три быстрее нерасторопного, невозмутимого, как старая скала, Бернхарда. В Москве не преминули отметить, что с появлением нового радиста (точнее, старого, ведь в Китае Зорге успел съесть с Максом не менее двух пудов соли) группа Рамзая стала работать много продуктивнее.
Из Центра поступило очередное «одобрямс» Семена Петровича Урицкого:
— Молодцы, ребята! — Сообщение это пришло, естественно, зашифрованным.
Хотя «Молодые офицеры» и продули свою партию вчистую, и мятеж был задавлен вроде бы в корне, даже отростков не осталось, а март в Токио выдался беспокойным: по ночам звучали выстрелы, в скверах находили убитых людей, в своих домах были застрелены несколько крупных военных — приверженцев «группы умеренных», было сожжено несколько жилых зданий — жизнь, в общем, была очень тревожной.
Затихло все лишь в апреле, в середине месяца. Уже и правительство новое работало вовсю, и программу свою обнародовало (Одзаки оказался прав — Япония стала ориентироваться на фашистскую Германию, других друзей у нее не оказалось), а выстрелы все звучали и звучали…
А в середине апреля как отрубило, не раздалось больше ни одного пистолетного хлопка, даже случайного.
Глава нового кабинета министров Коки Хирота заявил, что намерен начать серьезные переговоры с Германией — пора заключать с Гитлером пакт. И это будет не просто пакт, а стальная ось «Европа — Азия», на которую окажется насажен весь земной шар, все страны.
Хирота был в Советском Союзе фигурой известной. И взгляды его, и устремления также были хорошо известны. Несколько лет он проработал в Москве в качестве посла, потом получил портфель министра иностранных дел островов, — Урицкий, когда Зорге общался с ним перед последним отъездом на место, сказал, что на этом человеке пробы ставить негде. Увы, так оно и было.
Теплым апрельским вечером в небольшом ресторанчике «Розовое облако, освещенное первыми лучами солнца», славящимся своим домашним пивом, — его варили прямо в подвале ресторана, делал это настоящий умелец, мастер не только по пиву, но и винам — гнал дивные вина из слив, черешни, малины — плодов и ягод известных, а также вина очень редкие, из горной земляники, например.
— Давно мы не виделись, Эйген, — произнес Зорге укоризненно, — а еще, называется, друзья.
— Чертова работа, — Отт выругался, — она перечеркивает всю личную жизнь, — поднял кружку, наполненную темным густым пивом. — Пиво ведь имеет отношение к личной жизни?
— Самое прямое, — ответил Зорге с невозмутимым лицом.
— У меня полным полно очень ответственных заданий, — пожаловался Отт, — оттуда вон, — он потыкал мокрым от пива пальцем вверх, — из канцелярии самого фюрера.