В купе вошла Люба.
— Что случилось? Ты плачешь, Зорька?
Зорька притихла. Огляделась вокруг. Раненые смотрели на неё молча, словно ждали…
Зорька судорожно вздохнула. Крепко вытерла ладонями лицо.
— Я? И не думала даже! — с вызовом сказала она.
— Вот и хорошо, — облегчённо сказала Люба. — Часа через три будет остановка — и я сообщу директору детского дома о тебе. Ну, не скучай!
Вася улёгся поудобнее, заложил руки за голову и уставился в потолок, словно рядом с ним никого не было.
Вагон качало, бросало из стороны в сторону. Зорька отвернулась и прижалась щекой к круглой железке, на которой держалась верхняя полка. То ли оттого, что голова всё время тряслась и стукалась о железку, то ли оттого, что поезд всё мчался и мчался в неизвестную даль, а Вася молчал, будто берёг хорошие слова для других людей, Зорьке вдруг стало невыносимо жаль себя. И захотелось плакать. Но она сдержалась. Только сунула пальцы в рот и начала грызть ногти.
Бабушка всегда сердилась на неё за это. «Перестань сейчас же!» — говорила. Вот и Вася, наверное, рассердится. Пусть. Зорька нарочно повернулась к Васе лицом, а то ещё не увидит, и встретилась с хитрым Васиным взглядом.
— Ты сказки любишь? — неожиданно спросил он.
— Люблю, — печально сказала Зорька. — Кто же их не любит?
Она вытерла пальцы о платье и сложила руки на коленях.
— И я люблю! — Вася поскрёб пятернёй затылок, пригладил задумчиво чуб, прищурился.
— Я знаю, — сказала Зорька. — Это про Балду. Мне мама, ещё когда я в детском саду была, читала.
— Вот как? — Вася удивился. — Ну, а эту?
Он приподнялся на локте и сказал скороговоркой:
— Кабы я была царица, — подхватила Зорька, уже весело поглядывая на вытянувшееся, огорчённое лицо Васи.
— И про репку знаешь? — недоверчиво спросил он.
— Знаю!
— И про… про… про… — Вася сокрушённо почесал за ухом и решительно стукнул кулаком по столику. — Нашёл! — свирепо хмуря брови, сказал он. — Голову даю на отсечение — не знаешь!
— Младший вовсе был дурак, — ехидно пропела Зорька и прикусила нижнюю губу, сдерживая смех.
— Петро, — слабым голосом сказал Вася, — подкинь табачку на поправку здоровья, совсем уморила, окаянная девчонка.
— Вася! — потребовала Зорька. — Сказку! Ты же обещал сказку!
— Дело! Давай! Василий Петрович, загни сказку повеселее, — сказал Петро, баюкая больную руку.
Вася положил кисет с табаком на столик, откинулся на подушку и сложил руки на груди.
— Значит, сказку желаете? Так ты же, Зорька, все сказки на свете знаешь.
— Не все, не все, я про волшебное люблю.
— Ага! Так вам про что, как жила на свете баба-яга, гипсовая нога, или особенное?
— Давай особенное.
— Ну-с, так вот, — серьёзно и торжественно начал Вася, — ни далеко, ни близко, ни высоко, ни низко, ни в лесу на дереве, ни в посёлке, ни в деревне, а короче говоря, жил в одном из городов столичных Доберман Пинчер.
Хоть имя он носил не русское, не французское, не английское, не турецкое, а самое настоящее немецкое — ненавидел Доберман Пинчер фашистов лютой ненавистью. Необыкновенный это был…
Но Вася так и не успел досказать, кто же это был Доберман Пинчер… Поезд неожиданно дёрнулся, заскрежетал тормозами. Мимо окон поплыла и тут же застыла маленькая деревянная станция. Раненые заволновались, поднялся шум.
— Сестра, письма, письма отправьте!
По проходу бежала Люба.
Зорька испуганно оглянулась на Васю.
— Вася, — потерянно сказала она, надеясь, что хоть он заступится и ей позволят остаться, — Вася…
— Ну, ну, — сказал Вася грустно, — раз надо, значит, надо, помнишь уговор?
Он оторвал кусочек газеты, быстро написал что-то огрызком карандаша и сунул клочок Зорьке.
— Это моя полевая почта. Не знаю, куда меня завезут лечиться, но в свою часть я обязательно вернусь, поняла? И будь человеком, пожалуйста. Помни: так надо.
Что ж, раз надо, так надо. Зорька встала и пошла за Любой, крепко сжимая в руке клочок газеты с Васиным адресом.