— А как ты его узнала?
— Что же, у меня в голове не мозги? Будь спок… идёт себе в шляпе, усы чёрные, а борода рыжая, сразу видать — приклеенная… В следующий раз ни за что не упущу.
В спальню вошла Вера Ивановна. Остановились, потом подошла к Зорькиной кровати.
— Зоря, сколько раз я тебе говорила: не укрывайся с головой, это вредно.
Зорька высунула из-под одеяла нос. Прямо перед собой она увидела узкие плечи Веры Ивановны, худую шею и седые волосы, отросшие за дорогу неровными прядями. Воспитательница закладывала волосы за уши, отчего лицо её казалось ещё уже и острее.
— Последний раз, Верванна, больше не буду.
Вера Ивановна улыбнулась, постояла несколько минут, прислушиваясь к сонному дыханию девочек, и, осторожно прикрыв за собой дверь, на цыпочках вышла в коридор.
Из спальни мальчиков доносился весёлый смех.
Вера Ивановна открыла дверь и строго сказала:
— Спокойной ночи, ребята.
Смех утих, словно его и не было.
…На маленьком крылечке флигеля, в котором разместилась воспитательская и кабинет директора, сидели Николай Иванович и Кузьмин.
— Вера Ивановна, идите к нам, — позвал Николай Иванович и подвинулся, освобождая место на узкой ступеньке. — Трудный сегодня был день. Первый… а сколько таких дней ещё впереди?
— Вот именно, — многозначительно сказал Кузьмин, раскуривая трубку. — Я, собственно говоря, ждал, что вы скажете на собрании о драке.
— Зачем?
— То есть как зачем? Вы что же, намерены оставить это безобразное нарушение дисциплины без последствий?
— А что вы предлагаете?
— Я не предлагаю, я требую, — резко сказал Кузьмин, — чтобы зачинщики были строго наказаны.
— Я ненавижу драку… с детства, — не сразу сказал Николай Иванович, — но иногда… приходилось. Наши дети травмированы войной, гибелью родных. Я хочу, чтобы здесь они обрели семью, дружную, добрую, разумную, где ребят не делят на хороших и плохих. И начинать нашу новую жизнь с наказаний… увольте, Степан Фёдорович. За эти четыре месяца войны, за дорогу ребята стали более сильными, в них развилось чувство ответственности; вспомните сегодняшнее собрание. И надо дать добрый выход этим новым силам; поверьте мне, это больше даст, нежели любое наказание.
— Всё это очень хорошо, — перебил Кузьмин, — но если мы не добьёмся железной дисциплины и воспитанники будут разговаривать с воспитателями так, как сегодня с вами говорил Заяц, я, собственно говоря, ни за что не ручаюсь. Вы мечтатель, Николай Иванович, и забываете, что идёт война и мы не имеем права быть добренькими, нужна дисциплина и ещё раз дисциплина.
Вера Ивановна сидела молча, только предельным усилием воли заставляя себя не заснуть тут же на крыльце. Встать и уйти казалось ей невежливым, и она мучилась, терпеливо дожидаясь конца разговора. Но слова Кузьмина неожиданно больно ударили её, словно он замахнулся на самое главное, без чего она уже не могла жить. Сонливость исчезла.
Вере Ивановне хотелось поспорить с Кузьминым, но она сказала только:
— С ними нельзя быть очень суровыми, надо по-другому. — Она смешалась и добавила расстроенно: — Я сама не знаю ещё, как по-другому, но не одной дисциплиной…
Кузьмин поднялся. Выбил трубку. Вера Ивановна невольно проследила взглядом, как погасли у самой земли горячие искры.
— Извините, — сухо сказал Кузьмин, — утопии не по моей части. Ангелочков нет. Есть испорченные, запущенные дети, и мы обязаны сделать из них обычных детей. Кстати, Николай Иванович, я не привык обсуждать распоряжения старших по команде, но всё же… всё же, собственно говоря, я хотел бы знать, почему вы назначили комиссаром отряда Ляхову?
— Как вам сказать… Галя девочка живая, с чувством собственного достоинства, с инициативой. Правда, ей не хватает самодисциплины, и мне кажется, что ответственность за других, за общее дело и приучит Галю к ней.
— Педагогический эксперимент? В такое время? А у нас есть моральное право на эти эксперименты сейчас, когда идёт война? А если она окончательно развалит дисциплину? У вас есть гарантия, что этого не будет?
— Когда имеешь дело с живыми людьми, а не с механизмами, Степан Фёдорович, трудно говорить о гарантиях, — тихо сказал Николай Иванович, — вся наша работа — поиск.
Кузьмин несколько раз прошёлся возле крыльца, тяжело опираясь на палку. Потом остановился напротив Николай Ивановича и сказал возмущённо:
— Ну, знаете… Поиск! И тон, которым позволил себе говорить с вами Заяц, тоже поиск? Кажется, мы доищемся, собственно говоря… Я считаю: то, что вы называете инициативой у Ляховой и ей подобных, не инициатива, а самое обычное самовольничанье, которое мы обязаны пресекать, а не поощрять. Что?