— Она не привыкла к чужим, — объясняет на ломаном испанском языке индеец.
Это Клаудио из племени кампа; он работает на асьенде Дольча, но живет в нескольких километрах ниже Кумарии, на берегу Укаяли.
— Не продашь ли мне обезьянку? — спрашиваю у него.
Клаудио посоветовался с женщиной и, по обычаю здешних индейцев, промычал сквозь зубы что-то неопределенное — ни да ни нет.
— Ты подумай, — прошу его. — Я охотно куплю.
Когда во время нашего разговора я подошел к обезьянке, чтобы погладить ее, она стала забавно горевать. Не убежала, не завизжала, а схватилась обеими руками за щеки и, качая головой, принялась жалобно стонать. Это было очень забавно и вместе с тем трогательно. Она показалась мне исключительно чувствительным созданием.
Я договорился с Клаудио, что он дома подумает и решит вопрос. За обезьянку я предложил немалую цену и условился, что спустя два дня он сообщит мне свое решение.
Увы, Клаудио не сдержал своего слова. Ни через два дня, ни в последующие дни он не появился, и я решил сам навестить его.
Как-то рано утром я отправился туда с Валентином и молодым индейцем Юлио с асьенды Дольче. Укаяли к этому времени утихла, и вода в ней убавилась. Исчезли и плавучие стволы. Зато у берегов из воды торчит много ветвей, покрытых илом. Мы плывем по реке, течение быстро уносит каноэ. Восходящее солнце застало нас уже на полпути. Вдруг Юлио прерывает молчание и о чем-то договаривается с Валентином на индейском языке, после чего направляет каноэ на средину реки.
— Зачем? — спрашиваю я удивленно. — Ведь на средине реки опаснее, там легко можно попасть в водоворот. Ближе к берегу человек всегда чувствует себя увереннее.
— Барранко, — отвечает индеец, указывая вперед.
Действительно, берег, возвышающийся на три-четыре метра над водой, в этом месте сильно подмыт. Под каждым деревом образовалась глубокая пещера, и обнаженные корни похожи на клубки чудовищных змей. Несколько деревьев, растущих на самом краю, сильно наклонились к реке. Они могут каждую минуту рухнуть, но держат их толстые лианы. Натянутые как струны и соединенные с другими стволами, они пока спасают накренившиеся деревья от катастрофы.
Поразительна солидарность растений перед лицом общего врага. Ненасытная река уже наметила себе лесные жертвы, но пока еще не может расправиться с ними: их защищают десятки дружеских рук — лиан. Напряженная борьба между лесом и водой продолжается.
Подмытые рекой, неестественно наклоненные деревья выглядят грозно. Но вид этот обманчив. Участь их предрешена, они вскоре рухнут в воду и страшны лишь для плывущих мимо людей.
Приглядевшись, я понял, что взбесившаяся река унесет не только прибрежные деревья, она унесет и кусок суши, покрытый лесом. Глубокий рукав врезался далеко в глубь леса и подмывает во многих местах землю, образуя остров. Я уже видел такие острова, уносимые течением реки. Мне рассказывали об одном городишке на Укаяли — кажется, Контамане, — окруженном со всех сторон предательской водой, который вот-вот провалится в реку. Укаяли неистовствует: в одном месте разрушает сушу, в другом, наоборот, образует новые берега.
Мы удалились от барранко на безопасное расстояние. Говорят, когда берег рушится, на реке вздымаются огромные волны, способные потопить лодку. Тут я заметил на берегу, среди ветвей, какое-то необычное движение. Мы перестали грести и принялись наблюдать за берегом.
— Обезьяны! — первым увидел Валентин.
Их там целое стадо. На таком расстоянии трудно определить, к какому роду они относятся. Кажется, это ревуны. Они медленно перебираются с дерева на дерево. Ведет их огромный бородатый самец, не спускающий с нас зоркого глаза. Некоторые самки тащат на спине своих детенышей, по-видимому крепко вцепившихся в материнскую шерсть, потому что, несмотря на головоломные прыжки с ветки на ветку, они все же удерживаются. Меня тронула жизненная сила этого коллектива, охраняемого бдительным самцом, материнская забота о малышах и вместе с тем удивила утрата инстинкта, обычно предупреждающего лесных обитателей об опасности: ведь обезьяны находятся на деревьях, которые могут в любую минуту рухнуть и потопить все стадо!
Но мои парни реагировали по-иному:
— Обезьяны! — кричат они, обрадовавшись, и быстрыми ударами весел направляют лодку прямо на барранко.
— А не опасно ли? — спрашиваю я беспокойно.
— Нет! — отвечает Валентин. — Барранко теперь не опасен!
— Откуда ты это знаешь?
— Обезьяны сказали… Обезьяны знают, когда барранко упадет в воду. Обезьяны никогда не ошибаются…
Увидев приближающуюся лодку, стадо исчезло. А мы, полагаясь на обезьяний инстинкт, продолжаем плыть уже совсем близко от подмытых деревьев. Будь мои юноши старше и опытнее, они знали бы, как иногда подводит инстинкт! Но я молчу, не желая в их глазах прослыть трусом.
Все обошлось благополучно, и вскоре мы добрались до шалаша Клаудио. Увы, нас преследует неудача: в шалаше никого нет. Клаудио со своей семьей бродит по чаще. Было еще рано, и мы решили часок подождать! Чтобы не сидеть без дела, я решил пройти в лес и попытать счастья, благо ружье для охоты на птиц было при мне.
Иду протоптанной тропинкой. В ста шагах от хижины вижу роскошную пальму пашиубу (приартеа). Всякий раз, натыкаясь на нее, я не перестаю восхищаться. Это просто чудо оборонного искусства! Корни пашиубы выступают над землей, и только на высоте примерно двух метров образуют ствол пальмы. Корни совершенно прямые и вооружены такими острыми, длинными и необычайно твердыми шипами, что притронуться к дереву нет никакой возможности. Я подумал: сколько же пришлось претерпеть этой пальме от всяких четвероногих любителей ее сладкой коры, что она так ощетинилась и забронировалась! Вот яркий пример разумной борьбы за существование. Идя по тропинке, я всюду видел следы такой борьбы, которая ведется не на жизнь, а на смерть. Ведется за свет, за солнце, за самое право на существование. Растения душат, давят, отравляют друг друга. «Это не лес, это война; здесь нет лирики уютных лесов Европы, здесь только жестокая война, страшная драма растений», — писал немецкий исследователь этих джунглей Р. А. Берманн.
Внезапно со стороны хижины послышались громкие крики Валентина и Юлио. Полагая, что с ними что-то приключилось, со всех ног бросаюсь туда. Примчавшись на опушку, я увидел, что Валентин и Юлио суетятся возле нашей лодки. Затем они вскакивают в нее и быстро отчаливают от берега, направляясь к маленькому заливчику.
— Рыбы! — крикнули юноши, увидев меня.
Я уже и сам заметил их. Заливчик, врезавшийся в сушу метров на двадцать, кипит и бурлит. Сюда хлынула такая густая лавина рыб, что заливчик не может вместить ее. Серебряные чешуйчатые тела вытесняют друг друга на поверхность.
Мои парни поспешно подплывают, бьют веслами по воде и швыряют в лодку оглушенных и неоглушенных рыб. Они трудятся как черти. В суматохе некоторые рыбы сами выскакивают из воды и падают в каноэ. Сотни рыб весом в два и больше килограмма шли сомкнутой массой. Если бы я не видел собственными глазами, никогда бы не поверил, что возможен такой сумасшедший лов. Вскоре лавина уходит, заливчик пустеет, а в нашей лодке — несколько десятков рыб. Усталые, но счастливые парни улыбаются. Мы боимся, чтобы наша скоропортящаяся добыча не погибла, и решаем поскорее вернуться домой. Гребем все трое. Тяжело нагруженной лодке нелегко плыть против быстрого течения.
Когда мы подошли к опасному барранко, у юношей возник спор о погоде. Валентин пророчит, что будет дождь, хотя небо совершенно чистое, а Юлио утверждает, что ясная погода еще постоит.
Оба, оказывается, по-разному толкуют лёт каней. Здесь в воздухе шныряет много этих красивых птиц. Кани похожи на наших ласточек, увеличенных до огромных размеров. У них длинные, изящные крылья, раздвоенный вилкой хвост и восхитительный типично ласточкин лет, полный изящества, ловкости и молниеносных разворотов. Ко всем этим качествам природа добавила еще изумительное оперение: они белы как снег, а крылья и хвост черные. На фоне леса они выглядят, как чарующее видение. Кани-ласточки питаются всякой живностью. Как и ласточки, хватают на лету насекомых, попадающихся в воздухе, а на земле — змей, жаб, ящериц. Когда они взмывают очень высоко — это признак хорошей погоды. Когда же садятся на деревья или проносятся низко над землей, лучше не выходить из хижины: будет ливень. Сегодня кани летают не высоко и не низко, кружатся над деревьями на высоте нескольких десятков метров. Вот и разберись, будь пророком! Неудивительно, что мои молодчики ожесточенно спорят о предстоящей погоде.