ОДНАЖДЫ ВО ВРЕМЯ ЗИМОВКИ
Однажды во время зимовки на Земле Франца-Иосифа радист Кренкель услышал слабые позывные неизвестной станции.
Кренкель ответил.
— На каком языке вы можете говорить? — спросили Кренкеля.
— По-немецки.
— Где вы расположены? — снова спросили Кренкеля.
— На советской арктической станции. Земля Франца-Иосифа.
Неизвестный радист на несколько минут замолчал, и Кренкель подумал было, что связь совсем уже прервалась. Но неожиданно услышал:
— А я — радист антарктической экспедиции адмирала Бэрда. Нахожусь в районе Южного полюса.
Еще никогда двое людей не устанавливали такой связи — от полюса к полюсу.
Кренкель сразу стал знаменитым. Многие иностранные журналы просили прислать его фотографию.
А он жил себе на зимовке и даже не догадывался о своей мировой славе.
Вот какой у нас на корабле был радист.
И я сначала не знал, как с ним разговаривать. Если он вставал рядом, мне слова было не выдавить.
На второй день плавания во время обеда Отто Юльевич вдруг позвал к столу повара.
Вышел повар. Он был одет в уже грязный передник и такой же грязный колпак.
— А вы сами-то пробовали эти щи, милейший? — строго спросил Отто Юльевич, и голос у него стал жестким.
— А чего, конечно, пробовал. Щи как щи.
Щи и правда были невкусные. Картошка недочи-щенная, но зато разваренная. А капуста плохо вымоченная. И поэтому все в тарелке было пронзительно кислым. Но я думал, что там привередничать, что дают, то и надо есть — на корабле ведь.
— Да вы хоть иначе готовить умеете? — спросил Отто Юльевич.
— А чего уметь, положил и сварил.
— Неужели этим вот, как вы его называете? — Отто Юльевич нагнулся к Муханову.
— Брандахлыстом, — подсказал Муханов.
— Именно брандахлыстом. Неужели этим брандахлыстом вы собираетесь кормить весь корабль ежедневно? Ладно, вчера я промолчал, думал — волновались. А сегодня? К чему было столько воевать за свежие овощи, если вы так искусно портите пищу? Вы же у меня за два месяца плавания всех людей уморите этой едой.
Повар слушал с недовольным лицом.
— Да чего особенного-то: щи — они есть щи, — ворчал он.
— Еще раз повторится такой обед — спишу вас в Диксоне.
После этого обеда ко мне и подошел Кренкель.
Мы в это время как раз разговаривали с Мухановым о поваре.
— Правильно Отто Юльевич сказал, — говорил Муханов. — Что Амундсен писал: «Капитан и повар — два главных человека на корабле». От них зависит вся экспедиция.
— Откуда он взялся, такой поварюга? — спросил я. — Ведь Отто Юльевич внимательно подбирал людей.
— Старый, который всегда плавал с нами на «Седове», отказался. Сказал, не оставлю счастливое судно. А мы все надеялись уговорить. В последний день пришлось взять, кто подвернулся.
Муханов отошел, и Кренкель вдруг спросил, ткнув меня пальцем в живот:
— Привет. Чего это, как я к тебе подхожу, ты сразу так надуваешься? Или я тебя обидел нечаянно где-нибудь? Дашь почитать интересную книжку?
— Конечно, дам, — обрадовался я.
— А корреспонденции слать не будешь?
— Какие корреспонденции? — удивился я.
— В газеты. У нас на борту человек десять пишут в газеты. Весь день сегодня отстукивал: «Корабль, разрезая форштевнем изумрудно-голубые воды Белого моря, прорывается вперед. Завтра корабль будет разрезать форштевнем изумрудно-голубые воды Баренцева моря».
— Я только рисую, а рисунки по радио передавать пока не научились.
— Тогда я с тобой дружу, — сказал Кренкель.
ВТОРОЕ МОРЕ
Второе море — Баренцево.
В Баренцевом море нас слегка покачало. Баллов на шесть.
Еще на берегу я больше всего боялся, что меня станет укачивать. Вот был бы позор!
Конечно, адмирал Нельсон и прочие знаменитости тоже страдали от морской болезни. Но они были знаменитостями, а я с трудом попал на корабль.
Теперь я понял, что надо делать во время качки — надо работать и о ней не думать.
На «Сибирякове». 1932 г.
Еще вчера мы разбились на трудовые бригады. В нашей бригаде был корреспондент Громов и все кино.
Сегодня мы отправились в трюм на переборку овощей.
Мы с Громовым подтаскивали ящики с картошкой. Остальные ее сортировали.
Несколько раз пол под ногами неожиданно накренялся, и я однажды чуть не упал.
— Ребята, а ведь на море шторм, — сказал Громов.
И только тогда я подумал, что вот часа полтора уже качает, а я работаю, и хоть бы что.
Потом нас сменила другая бригада, а мы пошли мыться в душ.
Когда я открыл дверь в каюту, меня встретила гитара. Она ехала по полу мне навстречу.
Три часа назад она лежала на койке. Хорошо еще, что не разбилась.
Я ее привязал покрепче и вышел в кают-компанию.
— Скоро Маточкин Шар, — сказал мне Динамит. — Красивое, говорят, место.
Море уже утихало.
Низко над нами на большой скорости проплывали тучи. Они закрывали верхушки мачт, и даже «воронье гнездо» едва проглядывало.
Мы шли близко от берега Новой Земли. Берега обрывались прямо в море. Волны наскакивали на коричневые каменистые обрывы, оставляли белую пену, отходили, налетали снова. Дальше в тумане были едва видны черные горы. Иногда, когда они выступали из тумана совсем, я видел на них снег.
Мы шли вдоль берега часа полтора. Внезапно горы стали расступаться, и показался залив. Этот залив уходил далеко в глубь земли.
«Да пролив это и есть!» — понял я и сразу закричал:
— Входим! В пролив входим!
Наше кино примчалось сразу. Стали расставлять аппараты.
— Не мог позвать раньше, — ворчали они на меня.
— Сам тебя предупреждал, а опоздал, — говорил Малер. — Так хотел увидеть первым.
Корабль разворачивался и начинал входить в пролив.
У берега наш путь пересек моторный бот. Трое людей сидели там неподвижно, закутанные в темные плащи.
— Рыбаки идут с уловом. Видишь, грузно сидят, — сказал старший штурман Хлебников, который вышел посмотреть на вход в пролив.
Мы вплывали в настоящее горное ущелье. С обеих сторон громоздились над нами горы. Туман разошелся, и солнце освещало склоны прозрачным розоватым светом. А внизу была совсем спокойная, глубокая вода. Лишь иногда ветер нагонял полосы ряби.
На берегу стояли палатки. Рядом с ними горел костер. Там жили рыбаки.
Небо и горы отражались в воде, и солнце подкрашивало эти отражения.
— На такую красоту смотреть бы и смотреть, — сказал корреспондент Громов.
И я только подумал, что прошли мы уже два моря, а льдов еще не встретили, как сразу увидел льдину.
— Льдина! Льдина по курсу! — закричали все.
— Сейчас мы ее рубанем, — сказал капитан Воронин.
Льдина чуть колыхалась в воде, толстая, но изъеденная солнцем.
Ледокол с ходу ударил по ней форштевнем и, даже не дрогнув, пошел дальше.
Льдина мгновенно развалилась, ее куски поплыли вдоль бортов и еще долго прыгали за кормой на наших волнах.
Было уже поздно. Я собрался спать, зашел в каюту, и в это время ледокол сбавил ход.
Я снова выбежал на палубу. Вблизи маячили силуэты кораблей.
Один корабль был огромный, двухтрубный.
— Да это же «Ленин»! Ледокол «Ленин», — узнал его Муханов. — Плохо дело. Вся карская флотилия тут стоит. Видимо, море не пускает.