Через десять лет после Литке на Новую Землю отправился поручик Петр Кузьмич Пахтусов.
13 августа 1832 года он вышел из Архангельска на баркасе «Новая Земля». Он взял с собой продуктов на четырнадцать месяцев.
Ему было приказано пройти пролив Карские Ворота, между Вайгачем и Новой Землей, и обследовать восточные берега этих островов.
За десять дней он дошел до пролива, но встречные ветер и крепкие льды помешали ему. Он занялся подробной геодезической съемкой южных берегов, а затем остался на зимовку. К избе люди Пахтусова пристроили баню и соединили ее с домом ходом из бочек, накрытых парусами.
В доме было так тепло, что люди могли ходить в рубахах. Пахтусов следил, чтобы все постоянно работали, были заняты делом. Команда часто мылась в бане: Дисциплина была строгая. Каждые два часа в любую погоду люди выходили на улицу и делали метеорологические наблюдения. Поэтому болели редко.
Семьдесят пять дней люди не видели солнца.
Летом, когда море вскрылось, карбас был все еще вморожен в льдину, и Пахтусов, взяв провизии на месяц, отправился вдоль восточного берега. Он открыл несколько неизвестных раньше рек, подробно нанес всю местность на карту.
Продукты кончались. И Пахтусову пришлось вместе со всей командой отправиться в Печору, хотя Карское море освободилось ото льдов. Из Печоры на оленях Пахтусов приехал в Архангельск, а из Архангельска — в Петербург с докладом.
Всю зиму Пахтусов готовился к новой экспедиции, старательно изучал минералогию, ботанику и зоологию.
5 августа 1834 года он вышел на шхуне «Кротов» из Архангельска. Вместе с ним на судне плыл штурман Циволько. Провизии должно было хватить на шестнадцать месяцев.
И снова пришлось зазимовать. На этот раз они выстроили большой дом из трех сохранившихся на берегу изб. При доме, как и в первый раз, была баня.
В ту зиму задували сильные метели. Дом заметало так, что приходилось выходить через печное отверстие. Часто к дому подходили медведи.
Для всей команды Пахтусов установил строгий режим. В четыре утра — подъем, в десять вечера — отбой. Днем лежать могли только больные.
У каждого была своя работа. Кто занимался исследованиями, кто был занят охотой, кололи дрова, таскали воду. Если из-за метели нельзя было выйти из дому, то все обязательно делали гимнастику в помещении. Каждый день топилась баня, и каждый день всех осматривал врач.
Поэтому при скудном снаряжении в экспедициях Пахтусова цингой болели мало.
В других же плаваниях, например когда отправился Циволько, у которого не было такого опыта и энергии, от цинги погибла большая часть команды.
Картами Новой Земли, составленными Литке, Пахтусовым и Циволько, пользовались следующие пятьдесят-семьдесят лет, до самой экспедиции Георгия Яковлевича Седова.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Отряд за отрядом шел в наступление на Север — за тем лишь, чтобы потерпеть поражение. Но за ними вставали новые ряды, чтобы пробиться дальше своих предшественников».
«Русский народ должен принести на это национальное свое дело небольшие деньги, а я приношу свою жизнь».
РАНО УТРОМ ПЕРВОГО АВГУСТА
Рано утром первого августа мы подняли якорь, и ледокол «Ленин» стал от нас отдаляться. А вместе с ним — и наш уголь, который лежал в трюме норвежского судна.
Очень скоро на левом берегу пролива мы увидели дома и радиомачты.
Это была самая первая полярная метеостанция, построенная Советской властью. А у нас на ледоколе плыла самая первая женщина-полярница, которая тогда, в 1923 году, зимовала на той станции. Ее звали Ирина Леонидовна Русинова.
Теперь она стояла у борта и в бинокль рассматривала знакомые места.
— Не вижу большой радиомачты, — говорила она.
— Четыре года назад штормом сломало, — объяснял капитан Воронин.
Зимовщики выбежали из домов и махали нам руками. Они были хорошо видны даже без бинокля.
Мы их поприветствовали — прогудели три раза.
А па мачте станции в ответ подняли флаг.
— «Счастливого пути», — прочитал Адаев.
— Столько лет была самой северной обсерваторией, а теперь первенство потеряла, — сказал профессор Визе Отто Юльевичу. — Хорошо, в бухте Тихой мы с вами тогда успели построить — на восемьсот километров севернее.
— Сказать, о чем вы думаете? — вдруг спросил Отто Юльевич. — Вы подумали сейчас о полюсе.
— Верно, — засмеялся Визе.
— Я угадал, потому что сам о нем сейчас подумал. Пора готовить обсерваторию и на полюсе.
Вот какие были разговоры, когда из Маточкина Шара мы выходили в третье море — в Карское.
Мы шли мимо последней высокой горы на берегу — это на нее сто шестьдесят четыре года назад забрался лейтенант Размыслов. С нее он глядел на Карское море, с тоской думал о своей дырявой кочмаре и о том, что море свободно, а плыть по нему невозможно.
МЫ ПОДОШЛИ К ЛЕДЯНОЙ КРОМКЕ
Мы подошли к ледяной кромке. Я был в это время в каюте, но сразу почувствовал.
Ледокол чуть вздрогнул, а потом по борту что-то слегка прошелестело. Нетолстые истлевшие льдины колыхались на волнах и расходились сами, когда приближался форштевень нашего ледокола.
Такой лед назывался мелкобитым.
Через несколько часов мы вышли на чистую воду. Даже хода ни разу не сбавляли.
Но к вечеру снова показались льды.
Теперь льдины были толще, и плавали они сплоченнее — воды между ними мало.
— От таких льдов затонули два обыкновенных парохода, — сказал профессор Визе. — Это как раз было поблизости. И, знаете, какую телеграмму послал капитан одного из них: «Судно затонуло при соприкосновении со льдом». Сначала его все подняли на смех из-за этого текста. Но дело было действительно так. Неприспособленный пароход тонет, едва льдина ударит в борт.
Теперь на эти льдины я сразу стал смотреть с уважением. И на наш ледокол тоже. Ему-то льдины не страшны. Он их разбивал и спокойно шел по курсу.
Почти все льдины были грязно-бурого цвета.
— Это оттого, что они образовались в устьях сибирских рек, — объяснил Отто Юльевич. — Грязь — это ил. В Баренцевом море, где рек меньше, такой лед вы не встретите. Там если льдина коричневая, то, значит, на ней водоросли. А этот лед должен быть пресным. Сейчас возьмут пробу воды, и посмотрим.
И точно, когда взяли пробу воды с поверхности, она оказалась едва соленой. Даже на вкус это было понятно, без анализа.
Всю ночь ледокол расталкивал льдины, шел по курсу к острову Диксон.
Я ВСТАЛ ПОРИСОВАТЬ
Я встал порисовать рано утром. Думал, уже подходим к Диксону.
Вышел на палубу, а рисовать нечего.
Кругом только серый туман, серые волны да льдинки, неожиданно подплывающие к борту.
На палубе уже стояли Отто Юльевич и профессор Визе.
Ледокол вышел на чистую воду, и его слегка качало.
Хуже всех на судне качку переносил молодой бычок в скотном дворе.
Он стоял, растопырив ноги, и соседняя корова часто облизывала его шею, спину. Он уже дня два ничего не ел.
— Его бы зарезать, — говорил завхоз Малашенко. — Так повар никудышный. Зря испортит свежее мясо.
В первые дни коровы не подпускали к себе свиней, отпихивали их рогами. А сейчас все сбились в общую кучу и только дергали спинами, когда до них долетали холодные брызги.