Баренц поверил этим географам. Он плыл вдоль Новой Земли на север, пока не уткнулся в бесконечные ледяные поля. Около этих полей его судно «Посланник» прождало две недели перемены ветра. Ветры менялись, но лед не разрежался.
Тогда Баренц двинулся назад. Часто на берегах он видел старинные русские кресты. Иногда это были береговые знаки, иногда могилы.
Порой Баренц встречал ладьи русских рыбаков. Те рассказывали ему, какой путь лучше выбрать.
Голландцы вернулись домой из первой экспедиции, казалось бы, ни с чем.
Но сами-то они считали, что прошли всю ледовитую часть океана, а дальше, где-то рядом, материк поворачивает на юг, и начинается свободный путь в богатые страны.
На пути им попадались стада китов. Корабли боялись подплывать близко к чудовищам. Киты могли потопить всю флотилию парусных суденышек.
Но ведь киты плавают лишь в открытых океанах! — радовались моряки. — Значит, рядом свободный океан.
Поэтому на следующий год из Голландии вышла целая флотилия — семь судов. Корабли были нагружены товарами для обмена с Индией и Китаем. На них плыли золотых дел мастера и шлифовщики бриллиантов. Сразу после успешной торговли, тут же на корабле, они хотели взяться за работу.
Но ни Китая, ни Индии они не увидели. Дальше Новой Земли и Вайгача пробиться им не удалось.
После нескольких попыток прорваться сквозь льды на восток капитаны решили повернуть домой. Не соглашался один лишь Баренц. Он звал на север, уверяя, что там чистая вода. Но ему пришлось подчиниться.
Изможденные, обмороженные и больные, голландцы не скоро вернулись домой.
Северо-восточный проход в Индию и Китай невозможен — решили все в Европе.
Но Баренц не успокаивался.
В следующем году ему удалось снова уйти в Арктику.
После жестокой борьбы со льдами судно, которое он вел, было раздавлено. Моряки высадились на пустынный берег Новой Земли. Они спасли оружие, провизию, шлюпки, паруса и доски.
Умер корабельный плотник. Земля смерзлась так, что невозможно было даже выдолбить для него Могилу. Его так и похоронили — в узкой трещине между камнями.
Кругом на берегу валялись толстые бревна. Их выносили в море сибирские реки. Море же выбрасывало бревна на берег.
Зима уже начиналась.
Семнадцать измученных людей под командой Баренца построили все-таки дом из этих бревен да спасенных с корабля досок. 12 октября в доме уже можно было жить.
Скоро на несколько месяцев скрылось солнце. Тьма и ужасные морозы окружали дом голландцев.
Только благодаря воле Баренца и его руководству большая часть команды пережила эту зиму.
Нары покрывал лед толщиной в два пальца. Если одежду пробовали поднести к огню, то сторона, противоположная пламени, даже не оттаивала. Посередине избы рядом с очагом поставили бочку. В нее наливали подогретую воду и по совету корабельного доктора устраивали теплые ванны.
Скоро снег покрыл дом доверху, и выйти можно было, только прокопав тоннель.
Баренц понимал, что здоровье людей зависит от их настроения. Едва стихал ветер, он выводил команду на прогулку. Заставлял людей больше двигаться. Моряки сумели хорошо поохотиться на медведей и песцов.
Шкурами они укрывались, медвежьим жиром — освещали помещение.
Летом им удалось снарядить шлюпки. Команда погрузилась на эти утлые корабельные лодки, и Баренц повел их на юг, вдоль берегов Новой Земли.
Об этой страшной зиме Баренц написал подробный отчет.
До последнего часа он скрывал свою болезнь от команды. Чувствуя приближение смерти, Баренц начертил дальнейший путь на карте, дал спутникам подробные инструкции.
Наконец после полутора месяцев пути, голландцы встретили две ладьи русских зверобоев.
Русские поделились с ними чем могли.
Восьмого ноября 1597 года двенадцать уцелевших человек, одетые в медвежьи шкуры, сошли на берег в Амстердаме.
Их считали погибшими. По ним давно отслужили заупокойные мессы.
На берегу собрался народ. Люди смеялись и плакали.
Впервые европейцы зимовали так далеко на Севере. Впервые были сделаны и записаны подробные наблюдения над природой полярной ночью.
Картами северной части Новой Земли и близких островов, эти карты составил сам Баренц, пользовались в Европе триста лет.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
«Я прекрасно знаю и могу это доказать, что этот северный путь закрыт и что все, желающие его открыть, потерпят неудачу в своих попытках».
«Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее голландцев и англичан?»
В ПЕРВУЮ НОЧЬ НИКТО НЕ СПАЛ
В первую ночь никто не спал. Все бродили по палубе.
Было светло. Ветер дул не холодный, а море вокруг лежало совершенно гладкое, как черное зеркало.
Я-то думал, что если море, то обязательно волны и качка.
А сейчас мы шли ровно, только корпус корабля чуть-чуть дрожал — это работали машины.
Из трубы взлетали искры. Они поднимались высоко и постепенно таяли в серой дымке.
Окна каюты Отто Юльевича светились. Я прошел мимо них.
Отто Юльевич вместе с профессором Визе и капитаном Ворониным рассматривали карту. Профессор Визе держал в руках таблицы и что-то им доказывал.
А я взял из каюты блокнот, карандаш и сделал портрет штурмана Хлебникова, который стоял на капитанском мостике, — у него была «собака» — ночная вахта.
Портрет получился так себе. Хорошо, что он не заметил, как я его рисовал.
«Нарисую в другой раз», — подумал я и отнес блокнот в каюту.
Потом вернулся на палубу и долго разговаривал со всеми о чем придется. Главное — это было стоять на режущем воду корабле и дышать морским ветром.
В эту ночь Шмидт, профессор Визе и капитан Воронин еще раз обсуждали ледовый прогноз.
Профессор Визе по заданию Шмидта всю зиму собирал радиосводки северных метеостанций. Метеостанций было немного, и прогноз получался не очень надежный. Особенно на вторую часть пути.
— Хотя до острова Диксон было бы ближе идти через пролив Югорский Шар, — говорил профессор Визе, — мы пойдем дальним путем. Югорский Шар должен быть забит сейчас льдом.
— Согласен, — подтверждал капитан Воронин.
— Зато пролив Маточкин Шар ото льдов должен быть свободен, — продолжал профессор Визе.
— Подойдем — проверим, — пошутил капитан Воронин. — По моим приметам, если была неприятность в начале пути, когда мы на мель сели в баре Двины, то дальше все у нас будет в порядке.
Я ПОЛУЧИЛ У ЗАВХОЗА КЛЮЧИ
Я получил у завхоза ключи от книжных шкафов.
До этого книги лежали огромными поленницами около шкафов, заслоняли подход к пианино.
Полдня я расставлял книги. Один шкаф — научная. Два — художественная.
Рядом химик Гаккель бил по клавишам — настраивал пианино. Пианино было древнее. Оно уже ходило в плавания на «Седове».
В кают-компанию зашел корреспондент Громов.
— Смотри, сколько книг набрали, — сказал он, — хватит на всю зимовку.
Опять эти разговоры о зимовке.
Я об этом думать боялся, не только говорить. Хотя вроде бы меня-то уж зимовка не касалась вовсе.