— Эй, библиотекарь, когда контору откроешь? — спросили меня во время еды.
— Как поедим, так пожалуйста.
После обеда все образовали ко мне очередь.
И Отто Юльевич встал тоже.
— Пропустите Отто Юльевича. Отто Юльевич, проходите, пожалуйста, — говорили ему.
— Нет-нет, я так же, как и все, в очередь.
Конечно, никаких библиотечных карточек у меня не было.
Но тетрадь учета я завел. И решил туда записывать, кто, когда и какую книгу взял. Все-таки порядок соблюдать надо.
Отто Юльевич взял научную книгу на немецком языке. Я даже название ее с трудом разобрал.
— А какую книгу вы сами будете читать, Петя? — вдруг тихо спросил он меня.
Себе я уже отложил. Дореволюционное издание Нансена «Фрам» в полярном море».
— Замечательная книга, — сказал Отто Юльевич. — У меня есть своя. Я даже с собою взял на судно.
Часа за три я снабдил книгами всех, кто хотел.
В шкафах книги стояли в несколько рядов. Я уже знал, где какие стоят, и многим помогал выбрать то, что им было нужно.
Я вышел на палубу, и солнце уже опустилось.
— Ну и жара, — сказал Динамит. — Если бы не ветерок, спеклись бы.
ВЕЧЕРОМ МЫ ПЕРЕСЕКЛИ ПОЛЯРНЫЙ КРУГ
Вечером мы пересекли Полярный круг.
Многие уже отправились спать, а мы стояли небольшой кучкой на палубе.
— Тех, кто впервые пересекает Полярный круг, положено макать, — сказал корреспондент Громов. — Кто у нас новичок?
— На Севере такого обычая нет, — проговорил матрос Адаев. — Это только на экваторе крестят.
— Ничего. Давайте макнем Малера, моего соседа. Весь день был на палубе, бедняга, ждал Полярного круга, а в главную минуту — заснул.
— Точно, пошли разыграем его.
И мы двинулись к каюте Малера.
По дороге мы захватили железные ложки. Я взял гитару в кают-компании и бил по ней ладонью, как по барабану.
— Малер, подъем! Товарищ Динамит, вставай, вас ждут великие дела! — будили мы его.
— А, что такое? — высунулся Малер. — Уже льды?
— Полярный круг пересекаем, креститься пора, — сказал Громов с серьезным лицом.
— Как это — креститься? Я неверующий.
— Обвяжем тебя канатом, спустим под воду и с правого борта на левый проведем под килем.
— Как это под килем? — испугался Малер.
— Как положено, — продолжал Громов, и лицо у него было совершенно серьезное. — Да ты не пугайся, мы тебя не упустим.
Малер вышел на палубу. Ему сразу стало холодно.
— А может, отменим? — сказал он.
— Что значит «отменим»? Не задерживай людей, товарищ Динамит, раздевайся.
— Так ведь вода холодная.
— Еще бы не холодная. Это тебе не экватор, а Полярный круг.
Малер заглянул вниз. Внизу уходила назад совершенно черная вода. Даже мне стало страшно.
Когда мы придумывали эту шутку, мы думали, что он станет долго сопротивляться.
А он уже стоял без пиджака и рубашки, дрожал и говорил просительным голосом:
— Только побыстрее, ребята, а? А то я там захлебнусь, под килем.
— Пора шутку кончать, — тихо сказал мне Муханов, — а то простудим еще человека.
В это время появился Отто Юльевич.
— Что за странное собрание? — сказал он, взглянув на трясущегося Малера.
— Креститься сейчас буду, Отто Юльевич, — отозвался Динамит, — в водах Полярного круга.
— Так, дошутились. Сейчас нам влетит, — сказал Муханов.
Но Отто Юльевич проговорил вдруг совершенно серьезно:
— Жизнь подрывника товарища Малера экипажу ледокола дорога, и крестить поэтому предлагаю- на корабле. Принести ведро морской воды!
За борт бросили ведро и подняли его на веревке.
Отто Юльевич зачерпнул воду в ладонь, побрызгал на Динамита и сказал:
— С этой минуты считать товарища Малера полярником.
Малер сразу стал одеваться.
— Кто еще у нас новичок?
— Я, Отто Юльевич, — сказал я и вышел вперед.
Он обрызгал водой и мою голову.
— Считать художника-карикатуриста, а также библиотекаря и первого помощника ученых товарища Петра Решетова — полярником.
ИНОГДА НА ПАЛУБУ
Иногда на палубу выскакивал перемазанный человек в засаленных, блестящих штанах и грязной майке. Вокруг шеи у него был завязан платок. Этот платок когда-то был цветастым, а теперь стал темно-серым. На голове у человека был вязаный берет.
— Полундра! — кричал он и бежал к борту с бадьей.
Это был угольщик. Горячую бадью со шлаком он опрокидывал за борт. Ночью в бадье светились недогоревшие куски угля. Шлак сыпался в воду, тонул. На волнах вслед за нами плыло, отставая, грязноватое пятно.
Мне весь день хотелось его нарисовать. Но я не решался подойти к нему. «Некогда, наверно», — думал я.
Угольщик с пустой бадьей убегал вниз. Потом по металлической трубе поднималась новая железная бадья. И угольщик появлялся вновь.
Я в очередной раз хотел попросить его попозировать, и вдруг он сам ко мне подошел.
— А ты спускайся к нам, Петя. Чего не спускаешься?
Он даже знал, как меня зовут.
В машинное я уже заглядывал, когда водил мальчишек. Тогда там было тихо и прохладно.
Сейчас оттуда дул нагретый воздух. Пахло угольной пылью.
А в самой кочегарке была такая жара, что я мгновенно вспотел.
Как раз одна топка была открыта, и полуголый, блестящий от пота человек бросал туда, в жаркое пламя, большие лопаты угля.
— Посиди погрейся! — крикнул он мне.
Я к этой топке мог едва подойти, такое оттуда шло раскаленное дыхание. А кочегар приближал руки почти вплотную. В топке колыхалось пламя, и лицо кочегара было красноватым от этого пламени.
Наконец он захлопнул дверцу, посмотрел на прибор, постучал по нему пальцем, утер шейным платком со лба пот и крикнул:
— Нравится?
— Как сказать, — ответил я. — Жарковато.
— Будем во льдах, приходи в гости, отогреем.
Минут сорок я сидел у них на железном табурете и рисовал их.
— Подаришь портрет? — спросил тот, который звал меня с палубы.
— Сделаю вечером копию, подарю.
Я осмелел и уже сам пошел в машинное отделение.
Это был зал с высочайшим потолком.
У самой машины стоял столик с телефоном. Там на табурете, привинченном к полу, сидел дежурный механик. Отсюда он и звонил на мостик капитану Воронину, если что происходило.
Над столиком был закреплен большой круг со стрелкой — машинный телеграф.
Здесь было не так жарко. Зато стоял ровный и мощный гул.
Слегка грохотали шатуны — они ходили вверх-вниз, снова вверх, снова вниз. Огромный коленчатый вал поворачивался спокойно, неторопливо. А со всех сторон висели манометры и другие всевозможные приборы со стрелками.
Я посмотрел на телеграф. Стрелка стояла на «малый вперед».
Наверху был густой молочный туман, и ледокол шел небыстро.
Отсюда даже и не слышны были его гудки.
Я уже знал, что если впереди преграда, то она вернет гудок назад. Путь чистый — звук растворится в тумане.
Около машины расхаживал машинист с масляной тряпкой.
— Рисовать меня будешь? — спросил он.
— А как же. Обязательно буду.
— Ты вот что, ты машину нарисуй тоже. Смотри, какая она у меня чистая. Платок есть?
Носового платка у меня не было.
— Ладно, я своим. Во, проведи здесь. Видишь? Ни пылинки. Так вот мы работаем.
В машинном я посидел часа полтора. Сделал несколько зарисовок механика и самой машины.