И вот поражение.
А я ведь уже представлял, как рисую акварелью северные пейзажи, небо и льдины.
Ничего, еще не все потеряно. Я упрямый. Я поеду в Архангельск. Возьму сухари, воду, краски, бумагу, проберусь на ледокол, спрячусь в трюме, а когда будем среди льдов — вылезу.
Куда вы меня теперь ссадите? К белым медведям?
Долгое время Отто Юльевич даже не был уверен, состоится ли сама экспедиция. Неуверенностью своей он ни с кем не делился. Старался казаться спокойным, бодрым.
Но преграды возникали одна за другой.
Сначала ему просто говорили, что плавание в одну навигацию — утопия, прожектерство. Он погубит людей и ледокол.
— Ледокола вам для этого не дадим, — отвечало ему зимой крупное морское начальство.
Но он бился, доказывал. Написал специальный доклад в правительство.
Ледокол дали.
Только разве это был ледокол!
Пароход ледокольного типа «Сибиряков», слабее «Седова». А даже «Седов», на котором он плавал два года, не всегда справлялся с многолетними льдами.
Теперь надо было успеть подготовить экспедицию.
Знаменитые полярные исследователи готовились по два-три года.
У него было для этого несколько месяцев.
В одном городе надо было заказать ранние овощи из нового урожая. В другом — консервы. В третьем — теплую специальную одежду. В четвертом — бензин и керосин. В пятом — бочки для бензина и керосина. А еще научное снаряжение, взрывчатку и тысячи разных вещей. Ледокол снаряжала вся страна.
Но и ледокол не был готов. Все последние годы он годил на «зверобойку», на промыслы морского зверя. Его трюмы загружались ворванью и тюленьими шкурами. И лишь небольшое помещение было отведено команде. За оставшуюся весну надо было построить в трюме каюты с необходимыми удобствами.
Даже капитана у него пока еще не было. Потому что капитан Воронин не хотел уходить со своего родного «Седова» на незнакомый и малосильный ледокол. А без Воронина плавание невозможно. Потому что Воронин — это гордость Арктики. Воронин — лучший полярный капитан.
Отто Юльевич слал ему телеграммы, уговаривал.
А сколько еще надо было слать ^телеграмм в разные города, просить и-требовать поторопиться. Во всех телеграммах были эти слова: «ускорить», «быстрее». Полярное лето короткое. Опоздаешь на неделю — с отплытием — застрянешь во льдах. И тогда все мечты и планы — пройти за одну навигацию из Архангельска в Тихий океан — рухнут.
ЧЕРЕЗ ДВАДЦАТЬ ДНЕЙ
Через двадцать дней, 21 июня, в одиннадцать тридцать я сел в поезд вместе с экспедицией.
Вещей у меня с собой было мало, зато чемодан бумаги, краски, карандаши.
На перроне стояли большие тяжелые чемоданы и ящики.
Я сразу стал помогать затаскивать эти ящики в вагон.
— Только не уроните! — предупреждал меня довольно крепкий человек.
И я не ронял. Я легко перекидывал вещи с плеча на руки и аккуратно ставил под лавки.
Это я старался показать, как мне легко, на самом-то деле под конец устал еще как.
— Вы тоже член экспедиции, юноша? — Он посмотрел на меня добрым, но пристальным взглядом.
Я хотел сказать: «А как же». Но испугался и только ответил:
— Да, вместе с вами еду.
— Тогда давайте знакомиться. Я — Шнейдеров, кинорежиссер. А это мои друзья — Трояновский и Купер.
Еще бы я не знал Шнейдерова!
Его фильмы о Памире и Средней Азии я смотрел по многу раз.
Нас было больше десяти человек. Кроме кино, еще ехала наука. Был даже подрывник по фамилии Малер. Люди везли с собой всяческое оборудование, и оно занимало все купе.
Сейчас мне даже трудно представить, как это я мог за пять минут познакомиться со всеми, стал громко шутить и хохотать, бегать за пивом на станциях, брать в газету горячую картошку у теток, подходящих к поезду. А тогда все это было просто, получалось само собой. Подрывника Малера, например, я уже сразу назвал товарищем Динамитом. И он ничего, отозвался.
В Северной России стояла жара. Поезд шел прогретый насквозь. Я высовывал руку в окно, и в ладонь мне бил теплый упругий ветер.
В первый же вечер мы в своей половине вагона дружно пели, я подыгрывал на гитаре, а Коля Чачба плясал лезгинку. Вагон качало, но Коля держался крепко.
— А хорошая у нас компания, — сказал Динамит, то есть подрывник Малер.
— Еще бы, — ответил я.
А про себя подумал: лишь бы Отто Юльевич взял на корабль!
Все должно было решиться в Архангельске. Там я хотел попроситься еще раз.
— Архангельск скоро! — закричал через день Муханов. — Смотрите — Двина!
Такой широкой реки я еще не видел. Поезд шел близко от воды, над водой стояла легкая дымка, и сквозь нее был едва виден другой берег.
В вагоне стояла по-прежнему духота, несмотря на открытые окна. А там, в реке, плескались купальщики.
Скоро поезд замедлил ход и остановился у маленького деревянного вокзала.
— Времянка, — сказал опытный Муханов. — Скоро новый отгрохают.
Вокруг вокзала тянулись, переплетались рельсы.
— А ведь город там, на том берегу. И нам надо туда же.
Мы стали выгружать вещи, но тут подбежали «добры молодцы» — носильщики, подхватили ящики, чемоданы и поволокли к пристани.
На тот берег ходил специальный пароход. Только он был полон народу.
— Подождем другой рейс, — предложил Муханов.
И в это время к пристани, круто развернувшись, подошел большой катер.
— «Гром», — прочитал Шнейдеров название. — Подбросили бы на таком нас.
С катера соскочил человек в морской фуражке, подошел к нам и спросил:
— Сибиряковцы?
— Так точно, — ответил Муханов.
— Муханов с вами?
— Я и есть Муханов.
— Пошли на катер. Отто Юльевич прислал за вами.
— Получили-таки мою телеграмму, а я беспокоился — не дойдет, — радовался Муханов, пока мы перетаскивали вещи.
Я шел с двумя большими ящиками на ремне через плечо и громко кричал:
— Посторонись!
На пути попалась тетка с визжащим поросенком в мешке.
Она сначала шарахнулась от моего крика, а потом вдруг запросила:
— Меня-то возьмите с собой на тот берег.
— Мы не на берег, тетя, мы на «Сибиряков».
— Сибиряковцы! — тетка даже мешок с поросенком поставила на землю. — Счастливо вам, ребята. На такое дело решились! Счастливо вам!
По реке плыли моторки. «Старички» — колесные пароходы — тянули плоты.
Наш катер шел быстро. Несколько раз он вилял из стороны в сторону, отворачивал от плывущих одиноких бревен.
«Сибиряков» стоял у плавучего дока.
На вид ледокол был староватый — сразу понятно. Весь черный, с одной продымленной трубой.
— Муханов, привет! — крикнули с палубы, когда мы подруливали к борту.
В узкой каюте Отто Юльевича было открыто окно.
Иногда в каюту врывался влажный, прохладный ветер с Двины, ворошил на столе бумаги. Снизу доносился равномерный плеск воды, громкие разговоры, гудки пароходов.
До отплытия оставалось два дня. Так считали все, потому что все давно знали: отплытие — двадцать пятого июля.
И лишь Отто Юльевич понимал, что через два дня корабль не уйдет.
Только что завхоз Малашенко принес очередную неприятную новость. Свежие овощи, заказанные для ледокола в Грузии, железнодорожники отправили неделю назад. Их ждали с часу на час. Теперь их можно не ждать. Вместо Архангельска овощи направили в Астрахань.
Не хватало сорока металлических бочек для керосина.
Самолет, который должен помогать ледоколу в разведке льдов, для которого было заготовлено место на палубе, не подавал вестей. Застрял он где-то в Ленинграде и, видимо, ремонтировался.