— Как вы считаете, завтра судну тоже придется простоять здесь?
— Завтра обязательно, Отто Юльевич, — ответил Хлебников.
— Тогда объявляю завтра для добровольцев аврал. Перетаскаем весь строительный материал к станции. Зимовщикам надо помочь, иначе они так и останутся в палатках.
На следующее утро все оделись в рабочее и пошли к станции. Нас было тридцать человек: научные работники, Отто Юльевич, профессор Визе, корреспонденты. Кино несло свою тяжелую аппаратуру.
— Сначала мы с вами вместе поработаем, — говорил Шнейдеров, — а потом, как обычно, сделаем инсценировочку.
Некоторые бревна приходилось тащить вшестером — такие они были огромные, конечно, зимовщикам было бы с ними справиться трудно.
За день мы перенесли все: даже железо для крыши, которое стало уже ржаветь.
Потом Шнейдеров с Трояновским начали снимать нас на кино.
Расставили свою аппаратуру и распределили всех по «рабочим местам».
Биолог Ширшов, радист Кренкель, корреспондент Громов и я снова взвалили бревно. Профессору Визе сунули в руки лопату. Отто Юльевича тоже попросили нести бревно вместе с другой бригадой.
— Веселей, веселей, — просил Шнейдеров. — Раз, два, три, взяли, пошли…
А потом Отто Юльевич узнал, что зимовщикам не успели привезти свежие овощи.
— Да вы же от цинги за зиму свалитесь, дорогие мои, — говорил он.
— Как-нибудь перезимуем, — оправдывались зимовщики.
— А про детей вы подумали?
Он отвел в сторону завхоза Малашенко, они поговорили минут пять, и завхоз согласно кивнул.
— Даем вам семьдесят семь килограммов клюквы. По крайней мере, от цинги она вас убережет.
КАК Я ХОТЕЛ ПОХОДИТЬ НА НЕГО
Как я хотел походить на него!
Я не брился недели две. Но борода у меня едва выросла. Потом я обнаружил, что хожу точно так же — чуть сутулясь.
И стараюсь разговаривать с его интонациями.
И научился так же внимательно вглядываться в глаза.
Даже Муханов это заметил и сказал однажды:
— Здорово, Отто Решетов.
Много раз, закрывшись в каюте, я пытался рисовать его портрет.
Я хотел, чтобы на портрете глаза его одновременно грустили, думали и смеялись — жили.
Несколькими штрихами я мог точно передать все черты его лица, но сделать живыми глаза не удавалось.
К Отто Юльевичу часто подходили с неожиданными вопросами. О чем только не спрашивали его.
Однажды спросили о Маяковском — и Отто Юльевич прочитал наизусть из Маяковского. Оказывается, он первый стал его печатать в Госиздате. Через пять минут Шмидта уже спрашивали из немецкой поэзии, и он наизусть читал по-немецки из Гейне.
Он прекрасно знал историю живописи. И рассказывал о таких художниках, про которых я едва слышал.
Как-то я перебирал в шкафах книги и наткнулся на Циолковского.
— У меня жил приятель в его городе, смешной, говорил, был старикашка, — сказал я.
Отто Юльевич сразу же внимательно на меня посмотрел.
— А вы прочитайте его книги, Петя. Лет через двадцать они вам очень пригодятся. Многие его мысли всерьез пока не принимают. А было бы мне лет на пятнадцать меньше, я бы сразу после полюса взялся за космические сообщения.
О полюсе он сказал тогда так уверенно, будто прямо завтра с утра собирался его достигнуть.
КОЛЕСНЫЕ ПАРОХОДИКИ
Колесные пароходики стояли недалеко от нас.
Они прошли до бухты Тикси из Якутска по Лене.
Теперь за ними должен был зайти ледорез «Литке».
«Литке» вел флотилию грузовых судов из Владивостока.
Он собирался пройти мимо реки Колымы, дойти до Тикси, здесь взять эти пароходы и баржи и провести их на Колыму.
Но «Литке» завяз вместе со своим караваном во льдах около Чукотки.
И теперь уже было ясно, что до Тикси он добраться не сумеет.
Поэтому пароходики решили повести назад по Лене в Якутск.
Из-за всего этого терялись большие деньги, а главное — Колыма не получала нужные ей пароходы.
Отто Юльевич посоветовался с капитаном Ворониным и предложил провести два парохода.
Вообще-то это была очень рискованная затея.
Если бы поднялся шторм, плоскодонные колесные кораблики сразу бы затонули.
А льды мгновенно бы их смяли.
Поэтому для морского путешествия выбрали два самых крепких — «Якут» и «Партизан».
И вот 30 августа мы двинулись в путь, а за нами, яростно молотя колесами по воде, два речных парохода.
Матросы их сразу прозвали велосипедами.
— Ай да велосипеды, — смеялись они, — не отстают!
Несколько раз на «велосипедах» поднималась тревога. Впереди плавали небольшие, неопасные льдины.
Это для «Сибирякова» они были неопасными.
А борт речного парохода они проломили бы мгновенно.
Мы старательно обходили эти льдины.
Ночи стали уже холодными, падал снег.
ЧЕРЕЗ НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ
Через несколько дней мы приблизились к устью реки Колымы.
— Избавимся, наконец, от этих велосипедов, — сказал капитан Воронин. — А то все сердце у меня за них изболело.
Вечером вдали из моря стали вырастать огни.
Скоро мы сблизились и одновременно у мыса Медвежьего отдали якоря.
Впервые в истории северного мореплавания встретились две экспедиции, шедшие навстречу друг другу: мы — с запада, они — с востока.
Начальник экспедиции Евгенов поднялся к нам на «Сибиряков».
Капитан Воронин недолго поговорил с ним и стал сумрачным.
Евгенов рассказал, что сквозь льды около Чукотки он пробивался почти месяц.
Все местные жители говорили ему, что такие тяжелые льды были лет тридцать назад.
— Не могу вас порадовать, нечем, — повторил несколько раз Евгенов.
4 августа утром наши колесные пароходики вошли сами в реку Колыму, а мы двинулись дальше на восток.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
«Я с ужасом убедился, что перезимовка — на пороге перехода из Ледовитого в Великий океан — становится неизбежною».
НОРДЕНШЕЛЬД. 29 сентября 1878 года
«Плавание в Арктике — это лотерея. С той лишь существенной разницей, что настойчивый имеет больше шансов выиграть, чем пассивный».
СО ВСЕХ СТОРОН
НАС ОКРУЖАЛИ ЛЕДЯНЫЕ ПОЛЯ
Со всех сторон нас окружали ледяные поля. Дул холодный ветер, и теперь на палубе без ватника нельзя было показываться.
Утром капитан Воронин вышел в огромной кожаной шубе и полез в свое «воронье гнездо».
Капитан Евгенов предупреждал, что тут он встретил самый тяжелый лед.
Лед и вправду был очень тяжелым.
«Сибиряков» трясся, как простуженный. В кают-компании на столе грохотали пустые миски. Грохотали от тряски все двери.
И все-таки мы шли вперед.
Отступал засыпанный свежим снегом берег.
Вечером был закат, какого я не видел еще никогда в жизни. Солнце заходило в невысоких горах. Запад был пламенным. Красным светилось все — небо, море, айсберги.
Я побежал в каюту и постарался побыстрей, пока не забыл сочетания оттенков, нарисовать все акварелью.