От старой дороги думы короля перенеслись собственно к местности, по которой эта дорога пролегала, покидая Киммерию. Скала Крома не была единственной достопримечательностью Киммерии, как полагали многие.
Каждый холм, каждое урочище, да что там, чуть ли не каждый приметный камень-валун были неоднократно упомянуты в легендах, сказках и преданиях северного народа, при этом у каждого Клана существовали свои предания, не похожие на соседские. Другое дело, что за пределами Киммерии никто ими не интересовался, считая киммерийцев полулюдьми, неотесанными варварами, которые и двух слов связать не могут, все больше рычат по-звериному. Впрочем, и сами киммерийцы далеко не каждому доверили бы свои клановые сказания: всякий чужак был для них врагом, а возможно, и колдуном.
Там, где на полуденном восходе Киммерии дорога поднималась на холмистые горные луга, летом пасли овец и коз, а зимой никто не жил. Сказания всех окрестных кланов о тех местах отличались совсем ненамного, лишь в мелочах. Холмы предгорий пользовались у киммерийцев дурной славой, а особенно неприятной считалась встающая за холмами крутыми скальными уступами гора Седая, названная так за особый, светло-серый цвет ее камня и вечные туманы, которые окутывали вершину и, словно складки гигантского одеяния, лежали на зубцах и карнизах. Под горой якобы был пробит ход, ведущий на южную сторону хребта, к болотистым лесам полуночного восхода Аквилонии.
По преданиям, тот, кому посчастливилось пройти этим ходом, на всю оставшуюся жизнь становился недоступен и неуязвим для козней и происков многих черных колдунов и демонов, за исключением разве самих Темных Богов. Тот же, кто поднимется на вершину Седой, непременно станет обладателем некого волшебного оружия (или волшебного помощника, неутомимого и почти неодолимого).
Доселе, правда, лишь одному храброму и могучему воину удалось совершить оба эти деяния, но было это столь давно, что легенды не могли назвать ни его имени, ни когда сие произошло. Наверно, только Кром ведал о подробностях случившегося в древности, но суровый северный бог не спешил делиться откровениями со своими детьми.
Однако киммерийцы и сами не жаждали повторять подвиги неизвестного смельчака: на Седой и ближайших ее окрестностях лежал запрет посещения, табу. Гора не была священной — она была страшной. Тот, кто по неосторожности или от излишней храбрости и бравады забредал в проклятое место, исчезал и живым более не появлялся. Изредка находили только скелет несчастного, да и то спустя зиму. Не могло быть сомнений, что гора скрывает под собой тайну.
За годы странствий Конану не однажды довелось столкнуться с тем, что называется магией. И не раз видимость волшебства на деле оборачивалась жульничеством, и суждение мещанского большинства, суеверного и безбожного, о том, что всякая магия суть обман наивности, подтверждалось. Много хуже приходилось, когда магия была настоящей. Конечно, в огромной Хайбории существовала и белая магия, но действие ее было как-то не очень заметно, как действия оруженосца при доблестном рыцаре или вестового при огромной армии: все происходило так, как будто по-другому и быть не могло. Черная же магия всегда оказывалась на виду, несмотря на скрытность, с какой осуществляли ее служители свои замыслы, и недоступность мест, где они гнездились.
Пофилософствовать о причинах такого положения вещей мог бы Мораддин. У Конана, едва принимался он думать о чем-то отвлеченном, немедленно проходила всякая охота думать вообще. По опыту же он твердо знал одно: черная магия не могла обойтись без какой-нибудь пакости, и ему, ныне королю Аквилонии, было суждено вляпываться в эти самые пакости там, где другой нормальный человек прошел бы и ровным счетом ничего не обнаружил. В этом, видимо, и состояло отличие киммерийца от всех прочих, ибо он не только умел выбраться оттуда, куда имел счастье вляпаться, но проделывал это даже с некоторой — иногда и немалой — выгодой для себя.
Солнечный луч дополз до угла комнаты и располовинил ее по диагонали, но был он уже не желтым, а красноватым. Король, погрузившись в воспоминания, не заметил, как золотой день превратился в медный вечер. Воплощение Митры было близко к погружению в воды Западного океана, чтобы, омывшись в них, завтра возникнуть из далеких зеленых волн восточнее страны Паган и вновь одарить землю светом жизни и правды.