Вот так я поняла, кто меня сдал.
Но об этом я не скажу даже на исповеди.
Глава 9
Ух ты! Сколько же я пропустила!
Жизнь бьет ключом. За время моей депрессии в России пропали без вести шесть тысяч человек.
Этот песок неостановимо падает в игольное ушко судьбы. Триста человек в день, сто двадцать тысяч в год, миллион двести тысяч за то время, пока я была молодой.
Я расправила листовку «Лизы Алерт».
Оказывается, по закону их будут искать ровно пятнадцать лет. Но почти наверняка они найдутся раньше.
Найдется и Галина Фоменко. И скорее всего, найдется живой…
Мы сильно преувеличиваем любовь к дому. На самом деле, стоит человеку оторваться от привычного окружения, как он понимает: ничего страшного не произошло. Жить можно и в другом месте.
Девяноста три процента пропавших в России – это миллион историй, в которых нет никакого криминала.
Мужики уезжают на заработки, а потом не желают возвращаться. Старики с Альцгеймером забывают собственное имя и адрес. Подростки отправляются на поиски романтических приключений. Чиновники, отключив телефоны, уходят в запой в командировке. Бизнесмены бегут от кредиторов.
Упырь прав: если ее труп не найден, она, скорее всего, жива.
Кстати, в виде трупов будет найден один процент пропавших. И подавляющее большинство этих бедолаг убьет не убийца с ножом и пистолетом. Убьет вода. В этом смысле наша страна предоставляет богатейшее меню. Вода со всех сторон, в любой впадине: океаны, реки, озера, моря, лужи, утонуть в России очень просто. Но все-таки, это лишь один процент – вероятность ее гибели ничтожна.
Есть, конечно, и последние семь процентов. В общем-то, немало. Этих не найдут никогда. Но если следовать логике предыдущих соотношений, большинство из этих людей – это те, кто умеет прятаться. Остальных утащили особо хитроумные водоемы. На чудовищное злодейство, вроде серийного убийцы, складывающего тела жертв в холодильник, остаются сотые доли сотых долей.
Но одного у этих историй не отнять. Неизвестности, изводящей хуже, чем любой кошмар. Это уже не преддверие ада – это его ядро, полыхающее черным огнем отчаянья.
Я задумалась: каково это? Поди, плохо? Как живется упырю последние полтора года? То-то он нервный.
…Марыся вышла из подъезда, близоруко прищурилась. Маленькая, худенькая, в джинсах. На спине – рюкзачок, на ногах – черные берцы. Надо же, совсем не изменилась.
Словно испуганное травоядное, она просканировала окрестности: нет ли хищников поблизости. Это тоже осталось в ней от прошлой жизни. Я с удовольствием ждала ее взгляда – все чувства так чудесно видны на этом лице с острым носиком и веселыми конопушками на щеках.
Марыся всегда замыкает сканирование в западной части горизонта. Так у нее устроена шея. Так что я специально встала напротив солнца. Меня она увидит в самом конце обзора. Есть и еще один нюанс – ее лицо на полном свету, а я – в темном облаке. Сейчас она начнет вглядываться, не веря своим глазам.
Вгляделась. Поверила. Теперь уже ее глаза лезут на лоб. И вот – она бежит через дорогу ко мне. Щеки у нее раскраснелись, губы сами собой растянулись в улыбке.
– Господи, вот это сюрприз! Ты откуда?! Можно тебя поцеловать?
– Что за телячьи нежности?
– Нет, правда! Светуль, можно я тебя поцелую? Вдруг ты привидение?
– Целуй, – щедро разрешила я.
Она чмокнула меня в щеку.
– Живая, теплая! Откуда ты здесь?
– Приехала к тебе. Ты на метро?
– Не, в метро рамки поставили… На автобусе.
– Ну, пошли, провожу…
Мы пошли к остановке. Марыся посматривала на меня с улыбкой.
– Все? Все закончилось? – простодушно спросила она.
Она никогда не отличалась особой деликатностью. Хозяин называл ее дурочкой. Но мне ее простодушие нравилось. Я считала его честностью в выражении чувств. Что человек думает, то и говорит. Какое благо! Все остальные такие сложные.
Она посмотрела на листок в моих руках.
– Ты что – изучаешь наши листовки?
– Интересно. Я не знала, что так много находят.
– Почти всех.
– Значит, ты нашла свое место в жизни…
В 2011 году, после истории с Никой, для нашей фирмы начались черные времена. Как ни крути, получалось, что мы – сообщники ее папаши-педофила. Уклонение от уплаты налогов, нелицензированная деятельность, похищение совершеннолетней, насильственное удержание, дошло до двести девятой и двести десятой – организация преступного сообщества и бандитизм. В общем, запахло такими статьями, что само их перечисление отчетливо вырисовывало десятку.
«Белогорье» было мирным экологическим поселением, решения суда о его закрытии не было, уж не знаю, сколько этот чиновник заплатил местному ОМОНу или на какие еще рычаги он нажал, чтобы подвигнуть их на вооруженное нападение. Там ведь и ребенка какого-то напугали до заикания. А уж когда всплыло дело о педофилии, власти буквально сдурели от ярости. На папашу стали вешать все, что было в те годы нераскрытым. Разумеется, мы пошли за ним паровозиком, стали, блин, звеном всемирной педофильской сети. На полгода, но все-таки: вдумайтесь! Наш хозяин отбивался, как мог, а потом махнул рукой – спасти фирму было нельзя.