Кораблик, на котором плыл идент[12], был крохотным и явно музейного вида. Мачта с квадратным полотняным парусом, резное украшение над бушпритом, палубный настил на носу и корме, а в середине – скамьи для гребцов, сложенные по бортам весла и всевозможный груз: корзины с финиками и изюмом, чем‑то набитые мешки, большие глиняные амфоры. Эти сосуды приковали взгляд Сергеева – то было явное свидетельство времен, в которых он очутился. Не будучи историком, он все же понимал, что в этих амфорах могли перевозить вино или масло, а их архаический вид – признак эпохи, когда в море пускались лишь торговцы, падкие до наживы. Еще, разумеется, пираты и прочие грабители, вроде ахейцев, сокрушивших Трою. Возможно, он очутился на ахейском, критском или финикийском судне.
Экипаж, по мнению Сергеева, больше походил на финикийцев. Эллины представлялись ему по статуям Геракла и Аполлона – красивые рослые молодцы с идеальным телосложением и без бород. Но люди на этом корабле были хоть мускулистыми, но невысокими; тела и лица смуглые, носы, будто клюв у коршуна, полные губы, патлы темных волос спускаются до плеч, бороды, точно веники. Одежды никакой, кроме изодранных юбок, едва прикрывающих бедра. У многих – шрамы, весьма разнообразные на вид: широкие рубцы от меча и секиры, поменьше – от копья или впившейся в тело стрелы. Двое – у кормового весла, шестеро – на мешках у мачты, а остальные, видимо гребцы, спят под носовым настилом.
Пираты?.. Нет, не похоже, решил Сергеев; суденышко не очень быстроходное, весел – восемь по каждому борту, и груза полно. Скорее купцы, везут вино, а на закуску – изюм да финики. А эти дары земные, особенно пальма, произрастали когда‑то в теплых краях, даже в очень теплых – не в Греции и Италии, а в Палестине и Египте. Значит, море – Средиземное, а берег, что виднеется справа – та же Палестина или Малая Азия.
Это бесспорно. Где еще в античную эпоху могли бы плавать такие корабли и с таким грузом?.. Только в Восточном Средиземье. Как-никак колыбель цивилизации!
Впрочем, Сергеев знал, что скоро убедится в этом со всей определенностью. Слияние с идентом шло в хорошем темпе, и к первым визуальным ощущениям подключались другие чувства; он заметил, что его лицо овевает свежий ветерок, что доски палубы так нагреты солнцем, что едва не обжигают, что пахнет морем, солью, смоленым деревом и сладким ароматом сушеных плодов. Судно плавно покачивалось, и горизонт то поднимался, то опускался; волны плескали о борт, поскрипывала обшивка, гудел, налегая на парус, ветер, а из‑под носового настила доносился мощный храп гребцов. Мореходы, сидевшие у мачты на мешках, толковали о чем‑то, пересмеивались, и постепенно до Сергеева стал доходить смысл их болтовни. Странно, но ему казалось, что язык моряков для него не родной, и речи их приходится будто бы переводить. На интерлинг[13]? Или на русский, или новогреческий, знакомые с детства?
Нет, внезапно понял он, на язык идента, на благозвучное наречие Та-Кем, на котором говорят в долине Хапи. Вместе с осознанием этого память и разум Сергеева словно померкли, не исчезли совсем, но как бы отодвинулись до срока в некий дальний уголок. Он / я был теперь Ун-Амуном, привратником храмовых врат, посланцем Херихора, верховного жреца и правителя Фив. Он / я плыл в город Библ на побережье Великой Зелени[14], плыл за драгоценным кедром, ибо барка великого бога Амона совсем обветшала, а деревья, что росли в Та-Кем, не годились для новой ладьи. Только кедр, прочный благовонный кедр, дерево аш, древо богов и фараонов! Херихор повелел, Ун-Амун повиновался… Хотя путь опасен и далек, а сынов Та-Кем нынче в Библе не жалуют. Ни в Библе, ни в Тире, ни в Сидоне, ни в других городах ханебу…[15] Ослабела держава! Оскудела воинской силой, а также серебром и золотом! Одна надежда на богов, на великого Амона, а чтобы он не гневался, нужно…
Сработал таймер, отмерявший время, и Сергеев очнулся. Перед глазами еще искрилась морская даль, звучал лихой посвист ветра, заботы и страхи плывушего в Библ идента еще бродили в сознании, мелькали чьи‑то странные имена: Херихор, Несубанебджед, Танутамон, Мангабат… Все это кончилось, когда пришла мысль, несомненно принадлежавшая Сергееву: чистая запись. Поразительно чистая!
Он протер глаза, огляделся и повторил:
– Чистая запись. Превосходный материал!
Его окружали коллеги: врач Рибейра, историк Пауль Бругш и Поль Венсан, лингвист. В смотровой камере царила стерильная чистота, свет был приглушен, и потому экранчик таймера выглядел особенно ярким. Судя по его показаниям, сеанс занял минуту и двадцать две секунды. «Крохотный эпизод из жизни Ун-Амуна, – подумал Сергеев. – Вероятно, странствия идента длились недели или даже месяцы, и, чтобы ознакомиться с ними полностью, нужно было часа четыре или больше».
Рибейра отсоединил датчики и помог Сергееву подняться с кресла. Пол под его ногами еще покачивался, точно палуба корабля.
– Ну, какие впечатления? – спросил Венсан.
– Ничего подобного мы еще не получали, – пробормотал Сергеев. – Этот тереянец – гениальный телепат!
Венсан усмехнулся:
– И девушка при нем чудесная, не так ли? Жаль, что ты первым свел знакомство с нею и удостоился знаков внимания. Завидую! Теперь я, как человек благородный, не имею морального права…
– Ты сплетник и балабол. – Сергеев потер лоб с отпечатками присосок. – Балабол, но твои вафли ей понравились.
– И на том спасибо. Хочешь присесть?
– Да, пожалуй.
Рибейра подвел его к кушетке. Ноги Сергеева еще дрожали, пульс частил. Переход от иллюзии к яви оказался слишком резким.
Бругш, самый старший из ассистентов Хайнса, ему было за сорок, опустился рядом, всматриваясь в лицо Сергеева блеклыми голубыми глазками. Он выглядел взволнованным.
– Я тоже был в шоке, когда просмотрел эту запись… первую, сделанную тереянцем… Ты догадался, куда попал? В какое место, в какую эпоху?
– Восточное Средиземье, где‑то у берегов Малой Азии. А время… Думаю, еще до римлян, даже до походов Александра Македонского.
– Почти угадал. Гористый берег по правому борту – скорее всего, Синай, а время – конец правления в Египте двадцатой династии. Примерно 1080 год до новой эры.
Сергеев удивленно моргнул:
– Тебе удалось определить дату с такой точностью? Но как?
– Сохранились документы об этом путешествии. Вернее, единственное свидетельство, дошедшее до нас – папирус, что хранится в одном из московских музеев уже триста лет[16]. В папирусе – отчет Ун-Амуна, привратника святилища Амона в Фивах, о плавании в Библ. Его послали за ливанским кедром… проще говоря, за древесиной.
– Очень ценный материал в ту эпоху, – добавил Венсан. – Есть мнение, что флот премудрого Соломона был выстроен из кедра, а поставил бревнышки тирский царь Хирам. В большой дружбе они были, этот Хирам с Соломоном.
Рибейра проверил пульс Сергеева, убедился, что тот в норме, и, распрощавшись, ушел. Рибейра был молчалив и серьезен, а кроме того, являлся отличным диагностом и опытным психологом; эти его качества оценили и привлекли к работам ИЦТИ. Особенно лихо он разбирался со всяким жульем, мечтавшим попасть в наблюдатели, – в Центре платили хорошие деньги, и потому от лже-телепатов не было отбоя.
Сергеев оглядел смотровую, кресло с присосками датчиков, пульт у дальней стены и большой экран внутренней связи. Сейчас на нем виднелась контактная камера, саркофаг и россыпь ярких огней – тереянец Пикколо ушел в свое третье странствие по земной истории. А записи первого и второго уже здесь, в смотровом отсеке. Скоро их копии разлетятся по всем институтам ИЦТИ, и сотни экспертов будут гадать: случайно ли первой ясной записью стала одиссея Ун-Амуна. Вдруг не случайно? Вдруг иномиряне сканируют Землю и Солнечную систему до сих пор? Вдруг им известно о папирусе, что найден триста лет назад, и телепате-тереянце, привезенном с Альтаира?..
12
Идент – сокращение термина «идентификант», персонаж, с которым отождествляет себя зритель, просматривающий ментальную запись или фильм (от «identify» – отождествлять).
16
Папирус № 120 хранится в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина. Найден в Египте в 1891 г. и приобретен русским ученым В.С. Голенищевым.