«Какой простор для гипотез!» – решил Сергеев, вставая. Нужно просмотреть полностью эту запись и вторую тоже, подумалось ему. Детали, разумеется, дело историков, культурологов и лингвистов, но полагаться только на их заключения нельзя, лучше взглянуть самому. Какой‑нибудь намек, что‑то связанное с графом-деревом… Гуманитарии такое не поймут, упустят ключ к разгадке… Нужно взглянуть! А еще поднять записи Торрес и других испытателей – вдруг они видели что‑то подобное. Когда, при каких обстоятельствах, насколько ясно?.. Хотя с последним нет вопроса – ясно видит только тереянец…
Он прошелся от стены к стене, потом вокруг кресла в центре камеры. Пол больше не качался, и ноги вроде бы держали. Море, древний корабль и странник Ун-Амун стали тем, чем становится все пережитое, – воспоминанием.
Сергеев повернулся к Паулю Бругшу и спросил:
– Это судно… Это ведь был финикийский корабль?
Историк покачал головой:
– Не совсем. Судно финикийской постройки и преимущественно с финикийским экипажем, но его владелец – египетский князь. Очевидно, Несубанебджед, правитель Нижнего Египта и будущий фараон двадцать первой династии. Его столицей был Танис в северо-восточной части Дельты. Оттуда Ун-Амун и пустился в плавание.
– То есть эти финикийцы служили египетскому владетелю?
– Они служили любому, кто платил. Морской народ, энергичный и очень подвижный, в отличие от египтян. Те были домоседами.
– Не продолжить ли нам обсуждение в «Фобосе» за коньяком и чашкой кофе? – предложил Венсан. – Позовем Кима и Сигрид, они уже просмотрели запись. Сигрид сказала мне, что…
Но Сергеев, взглянув на таймер, покачал головой:
– Извини, в другой раз. Тереянец скоро очнется, и я должен быть у саргофага. Надо, чтобы он меня увидел.
– Это обязательно?
– Да.
Брови Венсана приподнялись.
– Странные привычки у этих малышей!
– Ничего странного, Поль. Мы тоже любим заботу и внимание.
Кивнув коллегам, Сергеев покинул отсек.
«Ну и что тут странного?» – размышлял он, шагая к лифту. Вот перед нами существо, прилетевшее с планеты Альтаир, безмерно одинокое среди людей – тем более, что люди говорят, а не обмениваются мыслями. Это для него проблема, большая проблема! Ведь он привык существовать в ментальном поле соплеменников, и люди кажутся ему толпой немых – словом-мыслью не с кем перемолвиться, и язык знаков здесь тоже непонятен. Всем непонятен, кроме девушки, которую он знал еще ребенком и научил общаться по‑тереянски, с помощью рук, лица и тела… И он желает ее видеть, поскольку эта девушка – напоминание о родине и его единственная связь с людьми… Единственная, если не считать видений, которые он принимает каждые сутки и, пропустив сквозь собственный разум, дарит лишенному ментального слуха человечеству.
Что странного в его желании видеть Пилар и обсуждать с ней то, чему он был свидетелем?.. Задавать вопросы, требовать объяснений?.. Ведь он не человек, и многое в пришедших картинах его поражает и даже пугает. Кроме того, он любопытен, он хочет знать о том и этом, он спрашивает, и ответы девушки – одно из немногих его развлечений… И потому в контакте с Пилар, в том, что он нуждается в ней, нет ничего удивительного. А вот интерес к математику Сергееву – это и правда странно! Казалось бы, что ему этот Сергеев?.. Однако Пикколо приобщил его к тем, кого желает видеть после пробуждения. Об этом было сказано вчера – вернее, сообщено через Пилар с помощью знаков, телодвижений и гримас.
«Непонятно и странно, – думал Сергеев, спускаясь в лифте. – Ксенологи уверяли, что тереянцы не могут считывать мысли людей, ибо ментальные сигналы человеческого мозга слишком слабы и не обладают необходимой четкостью. Но, возможно, Пикколо очень сильный телепат, способный принимать сигналы малой мощности?.. Или волны, исходящие от него, от математика Сергеева, не так уж ничтожны?.. Или Пикколо уловил не мысль, а нечто иное?.. Ведь о мечтах и тайных желаниях можно догадаться по лицу, взгляду, улыбке, а он, Сергеев, вовсе не скрытный человек! Так ли, иначе, а чувства его к Пилар стали ясны тереянцу, и похоже, Пикколо их одобрял. О любви его раса знала не меньше людей, а может быть, и больше, ибо в эмоциональном плане тереянцы являлись существами темпераментными, тонко организованными и легко возбудимыми».
«Если он догадался, в чем дело, и одобрил, так тому и быть, – решил Сергеев. – Его одобрение – явный намек: мол, парень мне понравился, и ты, краса-девица, не пропусти такого молодца и свое счастье. Может, даже не намек, а нечто более конкретное – кто знает, о чем толковал тереянец вчера, выплясывая перед Пилар… Щеки у нее определенно покраснели!»
Вдохновленный этой мыслью, Сергеев перешагнул порог контактной камеры, где уже суетились медики и ассистенты Хайнса. Пилар, стоявшая у саркофага, улыбнулась ему, и он понял, что третий сеанс завершился вполне благополучно. Никаких ужасных переживаний, ничего пугающего, способного вызвать у тереянца отвращение и страх… Это была удача, ведь земная история полнилась страхом и отвратительными сценами.
Генрих Данке поднял крышку саркофага, два врача, заботливо поддерживая Пикколо, помогли ему выбраться наружу, третий медик поднес стакан с апельсиновым соком. Тереянец выпил, поискал взглядом Сергеева, затем повернулся к Пилар. Руки его шевельнулись, затанцевали мышцы лица, рот беззвучно приоткрылся.
– Он говорит, что видел чудо, – промолвила Пилар. – Он был человеком, построившим чудесную машину – машину, которая может быстро считать. Это было первое такое устройство на Земле. Он думает, что от него произошли другие, более совершенные машины – те, что вычисляют курс наших звездных кораблей. Так он сказал.
Генрих Данке с задумчивым видом сощурился, коснулся виска.
– Алан Тьюринг?.. Кажется, он придумал первый компьютер? Еще в середине двадцатого века, если не ошибаюсь?
– Вряд ли он прожил жизнь Тьюринга, – возразил Сергеев, поглядев на тереянца. – Видите, наш Пикколо доволен и спокоен, а судьба Тьюринга была трагичной. Очень трагичной, если не сказать больше[17].
– Посмотрим запись, узнаем, – отозвался Данке. – Но я все же думаю…
Руки и лицо тереянца опять пустились в пляс, и Данке замолчал.
– Он говорит, что жизнь того человека была наполнена любовью и вечным поиском истины, – перевела Пилар. – Он был счастлив. И еще… что‑то еще… – Внезапно она рассмеялась. – Пикколо кажется, что тот человек походит на вас, Алекс. Он спрашивает: вы, искатель загадочных истин, тоже счастливы? Или для полного счастья вам чего‑то не хватает?
На миг Сергеев смутился. Потом, решившись, шагнул к девушке и, глядя в огромные глаза тереянца, произнес:
– Теперь есть все. Скажи ему, Пилар, скажи… Раньше не хватало, но теперь есть все. Вечный поиск истины и любовь… Что еще нужно человеку для счастья?
Лицо Пилар порозовело, ресницы дрогнули, веки опустились и снова поднялись. Было ли это знаком безмолвного языка тереянцев? Возможно, да, возможно, нет. Может быть, вообще не имело отношения к символам и жестам, какими на Терее обозначают истину, счастье, любовь…
Но Пикколо понял.
АВАЛОН, МАРСИАНСКИЕ ЛАБОРАТОРИИ ИНЭИ, 2302 год
В саду пел, заливался соловей. Хотя смены сезонов в Долинах Маринера не было, птицы, завезенные с Земли, хранили генетическую память о весеннем периоде, когда полагалось петь, привлекая самок, строить гнезда и размножаться. Это случалось дважды за марсианский год, который был почти вдвое длиннее земного. Возможно, размышлял Сергеев, через тысячу или десять тысяч лет пернатые настолько привыкнут к Марсу, что их жизненный цикл изменится, подчинившись новым условиям. И тогда это будут уже не земные, а марсианские птицы.
17
Алан Тьюринг – гениальный английский математик, один из творцов современной информатики и компьютерной техники, покончил жизнь самоубийством.