Деррыбье не очень-то внимательно прислушивался к путаным рассуждениям Эммаилафа. Его сверлила одна мысль. Когда Эммаилаф сделал паузу, чтобы глотнуть чая, Деррыбье неожиданно для самого себя спросил:
— Почему в финале у тебя главный герой повесился?
Эммаилаф опустил чашку, близоруко прищурился.
— Иначе он не мог поступить. У него не было выбора.
— Но ведь ты — автор! Мог придумать другую концовку.
— Да, я автор. Я даю жизнь своим героям, а потом они вводят меня в свои жизни. Я не играю их судьбами, как мне вздумается. Моя роль заключается в том, чтобы описывать их мысли, чувства, поступки, но как-то влиять на них, изменить что-либо я не в силах. Тебя огорчила его смерть?
— Действительно, он предал своих товарищей, но ведь он заблуждался. Не мог сам разобраться в происходящем. Ему нужно было помочь. А не убивать.
Деррыбье разгорячился. Он почти кричал на Эммаилафа. Фынот удивилась — это было так не похоже на него!
— Чего ты злишься, чудак-человек? Я его не убивал. Когда он лез в петлю, совета моего не спрашивал. Хотел умереть — и умер. Я должен представить своих героев такими, какие они в жизни.
— Может, у него приступ отчаяния был? — как бы невзначай спросила Фынот.
Произнесенное со смешком замечание девушки вывело Деррыбье из себя.
— К черту приступ! Он не должен был умереть. Чему ты хочешь научить зрителя? — Деррыбье в упор смотрел на Эммаилафа.
— Ничему. Я не учитель. И не считаю, что писатель должен чему-то учить. Мне важно показать правду и красоту жизни. Тебя, видно, тронула моя пьеса. Это вселяет надежду. Я думал, она оставила зрителя равнодушным.
Деррыбье злился не столько на драматурга, поступившего с героем пьесы не так, как ему, Деррыбье, хотелось бы, сколько на себя — его потрясла судьба запутавшегося парня, не нашедшего для себя иного выхода, кроме самоубийства.
Он посмотрел на Фынот.
— Идем отсюда.
Эммаилафу не хотелось с ним расставаться. Он подумал, что для Фынот Деррыбье — непрочитанная книга, а для него — интересный характер. Заговорщически подмигнув девушке, он сказал:
— Пока не дочитаешь начатую книгу, я тебе не дам следующую. Об этой расскажешь мне в другой раз. Пока!
Деррыбье взял Фынот под руку. На площади Менелика Фынот остановила такси.
— Район Кебена, — бросила она шоферу и обернулась к Деррыбье: — Ты меня проводишь?
По пыльному, в колдобинах шоссе таксист гнал как угорелый. Вскоре районы Деджач Вубье и Афынчо Бэр остались позади. Миновав площадь 12-го Февраля, машина повернула в Кебена. Деррыбье продолжал думать о герое пьесы.
И вдруг в памяти его возникла площадь городка Тичо, где повесили тело его отца, которого нашли в лесу убитым. Комок подступил к горлу от этого воспоминания. «Если бы отец встал из могилы, куда загнала его пуля помещика, и увидел меня, что бы он сказал? А мать? Изможденная, с высохшей грудью, в которой уже не было молока, — какие страшные муки голода перенесла она! Если бы она подняла голову со своего каменного ложа, что сказала бы она мне в эту минуту? — думал Деррыбье. — Отца объявили разбойником за то, что он посмел перечить помещику, и охотились на него, как на зверя, пока не застрелили. Его прегрешения заключались в том, что он попытался защитить свои права. Я не достоин своего отца, я попрал идеалы, за которые он боролся и умер. Мне следовало бы умереть, как герою пьесы».