Фынот разрыдалась. Деррыбье стал ее успокаивать:
— Не плачь, что было, то прошло.
Она вдруг затихла, встала и поцеловала его в лоб.
Он растерялся. Никак не ожидал этого. Она смотрела на него мокрыми от слез глазами.
— Хорошо как-то с тобой. Добрый ты. И пережил столько. Я буду теперь о тебе думать. Таким, как ты, сам бог велел бороться за дело революции. Страдание, несправедливость, любовь, милосердие, смирение — все это ты так хорошо знаешь. И ты можешь многое сделать. Ты так не думаешь?
— Разве от меня что-нибудь зависит? Ты думаешь, я смогу забыть Хирут?
— Но ведь любовь к родине — самая большая и сильная любовь. Участвовать в революции — значит любить родину. В этом для тебя избавление. Не трать время впустую. Откликнись на зов красной звезды! В революции ты обретешь себя, и Хирут сама придет к тебе. — Фынот улыбнулась своей открытой улыбкой.
«Вот о каких людях надо писать, — подумала она. — Возможно, именно он станет героем моей первой книги». Она уже представляла себе, о чем будет эта книга. Человек находит себя в революции — от такой темы захватывает дух. Фынот не могла справиться с нахлынувшими на нее чувствами. Она обняла Деррыбье и нежно поцеловала…
Деррыбье не уснул в эту ночь. Он почувствовал, что в жизни его должен произойти решительный поворот, хотя еще не видел пути, по которому он пойдет. Мысли путались. То он думал о Хирут, и тогда жестокая боль пронизывала все его тело, то ему вспоминался самоубийца из пьесы Эммаилафа, и тогда снова и снова его начинала мучить совесть — ведь и сам он пошел на поводу у этого отвратительного типа, своего начальника. Ему становилось хорошо, когда он перебирал в памяти разговор с Фынот. С каким волнением она говорила о революции и о том, что он должен активно участвовать в борьбе за народное благо! В этом спасение. Ее слова, как колокол, звенели в его ушах. Перед его мысленным взором возникла красная звезда, восходящая на небосводе… Деррыбье очнулся. Рассвет уже наступил. Звонко пели птицы. И он опять подумал: «И в самом деле, почему я в стороне от революции? Почему не борюсь с теми, кто убил моего отца? Что мне делать?» — «А вот что, — словно подсказал кто-то. — Нужно забыть о мелких личных горестях и служить людям».
От этой простой мысли на душе стало спокойно и радостно.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Гьетачеу Ешоалюль выглянул из своей комнаты. Его жена Тыгыст только что положила телефонную трубку и еще не успела вытереть слезы. Гьетачеу был очень худ. Казалось, каждый шаг дается ему с трудом, причиняет боль, а суставы впиваются в кожу и скрипят, как несмазанная дверь. На нем была серая пижама в тон поседевшим волосам. Она свободно болталась на острых плечах, еще больше подчеркивая худобу истаявшего, как кусок соли в воде, тела. Он сильно сутулился. На впалой груди выпирали кости. Лицо было болезненно-бледным.
Не зря говорят, что муж и жена пьют воду из одного родника. Тыгыст тоже была вся иссохшая, с длинными костлявыми руками и ногами. Несмотря на горе, которое причинял ей Гьетачеу, она любила мужа. Жалела его. Вот и сейчас сквозь слезы посмотрела на него добрым материнским взглядом.
Он держал руки в карманах и едва стоял на ногах, качаясь из стороны в сторону, как дерево, которое не в силах сопротивляться порывам ветра.
— Мне нужны твои… любовь и уважение, а не… жалость! Я сам сострадаю этому слепому, глухому миру. И не желаю, чтобы кто-то жалел меня, — говорил он, пьяно запинаясь.
Лицо Тыгыст не выражало ничего, кроме жалости к мужу. Она привыкла к сдержанности, прятала свои чувства глубоко в душе. Однако ошибся бы тот, кто подумал бы, что она лишена эмоций. Ее молчаливая сдержанность таила в себе опасность взрыва, бурного всплеска — так взрывается вулкан после длительного бездействия. Она избегала смотреть людям прямо в глаза. Но если кому-то случалось перехватить взгляд Тыгыст, его неподдельная страстность никого не могла оставить равнодушным.