— И все же я не понимаю, отказываюсь понимать, как он мог решиться на это. Лишить себя жизни! Ты знаешь, Фынот, он как-то сказал мне: «Писатель, потерявший вдохновение, похож на холостой патрон». Может, в этом дело? Может, он разуверился в себе как в художнике?
Она вынула из сумочки письмо и протянула его Деррыбье. Стоя, только положив розу на стол, Деррыбье стал читать.
«Фынот, любовь моя! Я знаю, что ты никогда не простишь мне. Я и не жду прощения. Ибо такое нельзя простить. Человек, который добровольно расстается с жизнью, навсегда уходит из этого мира, не смеет рассчитывать на прощение близких. Но помнишь, ты говорила, что все познается в сравнении? Ну что ж, тогда и чистилище может оказаться не таким уж плохим местом. Я отдаю себе отчет в том, что тороплюсь. Не с очень-то большой радостью я вознесусь на небеса, ибо чувствую, что и там мне вскоре надоест…»
«Какая сила духа. Человек, осудивший себя на смерть, иронизирует над собой же», — подумал Деррыбье.
«…Вряд ли есть на свете что-либо, способное доставлять вечную радость. Мечтать об этом тщетно. Да, я тороплюсь, меня ждет веревка. Я вижу петлю, которая, словно разинутая пасть, готова меня проглотить.
Моя Фынот, я не могу жить. Я всегда мечтал быть писателем, творцом, который приносит радость человеку. Иначе я не вижу смысла жизни. В последнее время я чувствую полную творческую опустошенность. Какой толк обманывать самого себя, других? Я не в состоянии писать так, как думаю, как чувствую, мне не дано создать по-настоящему правдивое произведение. А прозябать в искусстве я не желаю. Кому нужен такой писатель! Посему мне надо умереть.
Это решение окрепло после постановки моей пьесы. Она мне представилась совсем не моим, чуждым мне произведением — неискренним, пустым. Те сочинения, в которых я постарался откровенно выразить свои чувства, заперты в ящике моего стола, где их поедают термиты. Когда я думаю о том, что они обречены на забвение, у меня появляется ощущение, будто меня самого гложут термиты. Есть ли мука страшнее, чем эта? Мне мерещится собственное тело, по которому ползают ненасытные насекомые — они пожирают все… плоть, мысли. Зачем жить?
Моя Фынот, у меня нет терпения Иова. Я тяжело болен, моя болезнь прогрессирует. Раньше у меня случались приступы один раз в месяц, совсем изредка. Теперь это случается два-три раза в неделю. Все чаще и чаще мне отказывает память. Представь себе писателя, который ничего не помнит. Нелепость, не правда ли? Если прошлая жизнь отсутствует в сегодняшней, то будущее не имеет смысла.
Фынот, дорогая, я наскучил тебе своей сбивчивой исповедью. Постарайся понять меня. Я прав. Я хочу, чтобы ты всегда помнила: я не встречал в жизни другой женщины, которую любил так, как тебя. Я уйду и унесу с собой твою любовь. Ты же не мучай себя памятью обо мне…
Предостерегаю тебя, не слишком увлекайся литературой. Она кружит голову, опьяняет, заставляет страдать и впадать в забытье. Постепенно она овладевает тобой, подчиняет себе. Ты перестаешь быть самим собой. Подобно ревнивому другу, она посягает на все твое естество, не дает покоя. Но ты и не захочешь покоя, потому что влюблена в литературу. Жизнь писателя — плавание по морю смерти и жизни. Душа писателя — как утлый челн, бросаемый волнами из стороны в сторону. Она то вздымается вверх, то опускается вниз. Ее несет мимо черных и зеленых полей, долин и песчаных пустынь. Море становится все больше и больше, и вот оно превращается в океан. О Фынот! Океан — это мир, а мир — это шар земной. Муки сочинительства подобны родовым схваткам. Дитя рождается на свет через страдания матери, но какое счастье оно приносит ей! Писатель и роженица чем-то похожи друг на друга. Но какое это горе, когда ребенок родится мертвым! Я испытал это чувство.
Кроме книг, от меня ничего не остается. Об имуществе я никогда не думал. Тот, для кого главное богатство — красота мира, бесконечное разнообразие людей, довольствуется малым. Мне совершенно безразлично, где погребут мое тело. Я тороплюсь. У меня свидание со смертью. Знаешь, удивительно, что теперь, когда я решился, смерть больше меня не пугает. Странные мысли приходят в голову. Вдруг вспомнился один анекдот. Я расскажу тебе его, пусть он станет моей последней шуткой.