— Если бог и есть, то он не вмешивается в жизнь людей и не решает их судьбы. А если есть такой бог, который делает одних людей несчастными, а других счастливыми, кого-то заставляет прозябать в бедности, а кого-то наделяет богатством, ставит господ над рабами, то лучше было бы его осудить, а не возносить ему хвалу. Налей-ка мне еще виски, — протянул он Мэлькаму свой стакан.
— Вы ни во что не верите?
— Я верю в себя.
— Ой, богохульство это.
— Да перестань.
— Что-то уж очень радостно мне сегодня…
— Думаешь выиграть в лотерею?
— Если я не выиграю, то вы выиграете.
— Ну и что?
— Так если вы выиграете шестьдесят тысяч бырров, вы же меня не забудете, надеюсь, с выигрыша мне что-нибудь перепадет? Мне виделось, что вы выиграете.
— Как это виделось?
— Очень даже ясно виделось. Недаром билет-то высовывался из вашего кармана. Это же знамение свыше. Нет, дело верное. Если выиграете, сколько дадите мне?
— Тысячу, — не задумываясь ответил Гьетачеу.
— Я же для церкви святой Троицы куплю на десять бырров расшитой золотом бархатной ткани и большую восковую свечу поставлю.
В районе патронного завода заметно усилилась перестрелка. В кафе торопливо вошли Хабте Йиргу, Гудетта Фейсса, Табор Йимер и Иов Гебре-Мариам — четыре ведущих журналиста из районов Арат Кило и Абуна Петроса.
— Можно подумать, что в вас стреляли и не попали, — вместо приветствия сказал Гьетачеу.
— Нас убьет алкоголь, а пули не тронут, — ответил ему Табор, еле ворочая языком.
Тощий, какой-то словно побитый, с узенькой полоской усов на сером лице, Табор был похож на помятое старое такси.
Гудетта Фейсса бросил алчный взгляд на стакан с виски, который держал в руке Гьетачеу.
— Если я умру, я не доставлю больших хлопот тем, кто меня будет хоронить. Заверните меня в газетные листы — и привет. — При этих словах улыбка появилась на его моложавом светлокожем лице.
— В газетные листы завертывают только вещи, а не журналистов, — изрек Иов Гебре-Мариам; он относился к товарищам чуть свысока, ибо считал себя самым талантливым среди них.
— А вечно сидящему за закрытой дверью дежурному редактору лучше помолчать. Пусть говорят «народные журналисты»! — засмеялся Гудетта. Ему показалось, что он удачно сострил.
— Где ты видишь здесь народных журналистов? — подал голос Иов.
— Гудетта предпочитает, чтобы его завернули в листы газеты, лишь из-за того, что он не в состоянии купить себе гроб, — сказал Табор, не отрывая взгляда от стоявших на стойке бутылок со спиртным.
— Потребность в гробах возросла, потому что урожай снизился и цены поднялись, — внес свою лепту Хабте.
— Да, необходим контроль над ценами. Иначе и умереть будет не по средствам.
— Вот почему я и говорю: будете хоронить меня — заверните в листы газеты.
Хабте задрал голову и, двигая бровями, заявил:
— Не затрудняйте себя! Вон на той стороне улицы видите магазин? Там продаются гробы. Как вы думаете, что начертано над дверью?
Все посмотрели туда, куда он указывал. Над лавкой гробовщика большими буквами было написано: «Усилим красный террор!» А ниже объявление: «Имеются в продаже гробы по низкой цене».
— Вот, и никакого контроля над ценами не требуется. Все ваши потребности и желания и без того там удовлетворят. И о долгах переживать не стоит. — Хабте повернулся к Мэлькаму: — Дай мне этой отравы.
Мэлькаму подал ему пива.
Гудетта и Табор переглянулись.
— Разве ты не говорил нам, — обратился Табор к Иову, — что сегодня твой день рождения? Мы ведь потому и пришли сюда.
В недавнем декрете Дерга сурово порицалась практика некоторых журналистов: те гоняются за сенсациями и готовы продавать сомнительную информацию кому угодно, лишь бы заплатили побольше. После такого предупреждения стало опасным поставлять материалы Би-Би-Си, Рейтер, АФП, ЮПИ и другим западным агентствам, чем Табор и Гудетта прежде активно занимались. Соответственно и доходы снизились. Теперь не очень-то в кафе посидишь — разве что в расчете на карман какого-нибудь приятеля.
Иов не возражал. Он заказал Табору и Гудетте виски, себе же, как обычно, чай. Он уже много лет не употреблял алкоголя.