Он открыл буфет. Там стояла початая бутылка виски. «Немного, но промочить горло хватит», — удовлетворенно подумал он. Опрокинув бутылку, он вылил содержимое в стакан, разбавил минеральной водой. Сделал большой глоток и от удовольствия даже крякнул.
— Из-за чего шум-гам? Опять поссориться хочешь? — спросил он, блаженно развалясь на диване со стаканом в руке.
— Хватит, надоело! — закричала она пронзительным голосом. — Не хочу больше жить с волком! — Она достала из сумочки зеркало, посмотрелась в него. Ей не понравилось собственное лицо — это была не та Тыгыст, что она знала раньше. Поморщившись, сказала: — Ужасно болит голова, — и приложила ладонь к виску.
Она часто жаловалась на здоровье, особенно когда была не в духе или на что-нибудь обижена. Чуть не каждый день Гьетачеу слышал, что у нее болит то сердце, то желудок, то голова, то почки, то печень. Очень мнительная, она приписывала себе всевозможные недуги. Причем каждый день недуги менялись, словно погода на улице. Знакомые шутя называли ее не Тыгыст, а Хымэмтэннява[45].
«Стареет», — размышлял Гьетачеу, потягивая виски и дымя сигаретой. Он смотрел на жену и думал, что, если бы у них был ребенок, возможно, все сложилось бы иначе. И не было бы этой горечи в сердце, и пустоты, и притупления чувств. А ведь когда-то он страстно любил эту увядающую теперь, сварливую женщину, да и теперь любит, иначе бросил бы. И все же чего-то не хватает. Жизнь какая-то пресная.
В молодости Тыгыст была красавицей. Ей нравилось бывать на людях, чувствовать на себе восхищенные взгляды мужчин и завистливые — женщин. Те времена давно прошли. Стройная жизнерадостная девушка превратилась в изможденную, преждевременно постаревшую женщину, с грустью рассматривающую в зеркале морщины на лице и без конца ругающую пьяного мужа.
— Вставай, пойдем к твоей сестре. Может, наша помощь нужна.
— Зачем? Провести вечер, шлепая губами?
— Когда что-то случается, семья должна быть в сборе. Вставай и пошли.
Она взяла сумочку и направилась к выходу.
Гьетачеу без особой охоты последовал за ней. Они пришли как раз к ужину. Стол ломился от кушаний. Лица присутствующих выражали воодушевление, как будто они собрались здесь не по печальному поводу, а на торжество.
— В честь чего пирушка? — спросил Гьетачеу госпожу Амсале.
Та уловила в его словах иронию. Нахмурилась.
— Никакая это не пирушка. Еще чего выдумал. Но гостей угостить надо, не сидеть же им голодными! Ты едок плохой, если хочешь, на вот, выпей. — Она налила ему виски.
Он поискал свободное место и сел между двумя людьми, которых знал. Один был врачом, другой адвокатом — дальние родственники.
— Щедрый стол, правда? По нынешним временам не часто такое увидишь. — Гьетачеу показал глазами на закуски.
— Эфиопы всегда любили хорошо поесть, — откликнулся адвокат. — Даже когда отправляются на прогулку, всегда берут с собой припасы. Мне кажется, чревоугодие — наша национальная черта. Как вы думаете, на что уходит три четверти бюджета средней эфиопской семьи? На пищу.
— И все на мясо! Хорошо, что у нас много религиозных праздников, перед которыми надо поститься, а то давно бы не осталось скотины, — подхватил Гьетачеу и усмехнулся.
У врача руки затряслись от возмущения, когда он услыхал такое.
— Не забывайте о наших соотечественниках, — с негодованием сказал он, — у которых нет порой и гороховой похлебки к обеду. Обжираются богатые, а бедные голодают.
— А, все одинаковы, — не соглашался адвокат. — Теперь, после декрета о земле, крестьяне весь урожай себе оставляют. Как вы думаете, что является одной из причин нехватки зерна на рынках? Крестьяне его припрятывают. В общем, любим мы свой живот. У нас и поговорки-то брюхо поминают. Я хоть сто штук назову. В самом деле, говорят ведь: «Терпелив, как живот», «Дороже живота нету добра». Ну-ну, вспоминайте, вспоминайте.
— «У кого болит живот, тому и серп не поможет», «Пусть горит у меня в животе, пламени от этого не будет», — меланхолично добавил врач.
— Ну и поговорки у тебя, доктор! Уж больно мрачные. Мне кажется, ты слишком взволнован. — Адвокат фамильярно положил ему руку на плечо.
— Заволнуешься тут. Мне пришлось отказаться от частной практики. Невозможно работать… — И он стал рассказывать адвокату о своих бедах.
Гьетачеу отвернулся. Он не слушал — неинтересно. Обычный обывательский разговор.