Он вспомнил молодость, как утреннее солнце, которое так недавно светило ему. Молодость сверкала яркими звездами, подавала столько светлых надежд, дарила красоту, веселье, радость. А сейчас она расправила плечи, протянула ему на прощание твердую руку, готовая умчаться прочь, словно резвый теленок, который счастлив и которому тесно оставаться на голой равнине. А на смену ей ковыляет старость. Он видел лысеющую седую голову, беззубый рот, подслеповатые, болезненно сощуренные глаза, морщинистую кожу, напоминающую плохо выделанную шкурку ягненка. Спина согнулась, тело ослабело. Мысли блуждают, отказывает склеротическая память. Дряхлое тело трясется, непроизвольно дрожат губы, сомкнуть их нет сил. Ноги не подчиняются, не чувствуют земли… Такова старость. Она ковыляет к нему, вот ее холодная, высохшая рука. Сирак с ужасом вскрикнул:
— Прочь! Я не подам тебе руки!
Но она уже рядом, обнажила беззубые десны в злорадной ухмылке. А молодость там — по ту сторону реки, все дальше и дальше, ее смех доносит слабеющее эхо.
— Нет, я не сдамся! Уйди! Довольно!
Писатель очнулся от собственного вскрика. Он, видимо, на миг задремал или грезил наяву. Его лихорадило. Он нервно рассмеялся, точно его защекотали, даже слезы выступили на глазах. Смех и слезы… Радость и печаль… Вот они, муки творчества. «И я сам выбрал эти страдания! — думал он. — Зачем мне эта призрачная жизнь, как эхо далекого ущелья?» А собака в соседнем дворе продолжала надрывно выть. «Может, она чует недоброе? Я стал похожим на героя своей будущей книги Агафари Эндэшау, такой же мнительный».
Сирак задумал Агафари шестидесятишестилетним старцем. Этот неугомонный человек скитается по белу свету, пытаясь обмануть подстерегающую его смерть. Что поделаешь? Вместе с ним скитается и сам писатель. Он восхищен неугомонностью, находчивостью своего героя. И в то же время Агафари, верящий в то, что сможет одурачить смерть, вызывает в нем жалость. Ведь смерть совсем уже близко, чего ж от нее прятаться?..
В каждой деревне, что попадаются ему на пути, Агафари перво-наперво спрашивает, не умер ли здесь кто, не болен ли безнадежно? И, когда слышит в ответ, что вот-вот преставится какая-нибудь старуха, он тотчас же срывает с места своего осла, понукает лошадь, нагруженную мешками с провизией. Смерть опять остается позади. Поищите дураков, а ему здесь не место!
Агафари, поди, сам не знает, почему хочет жить вечно. Попробуй разберись в его душе. Старик одинок. Все его друзья уже умерли. Но он никогда не бывал на похоронах. Смерть, кладбище, тело покойного, тление, могила, надгробие — зачем ему все это видеть? Он не хочет ощутить веяние смерти. Избегает всего, что так или иначе напоминает о ней. Агафари давно оставил деревню, где родился и вырос. Теперь на ее месте большой город с асфальтированными дорогами, многоэтажными домами, сверкающими витринами и вывесками. Все в жизни меняется. Там, где были когда-то горы, теперь лежат равнины; где были равнины, пролегли ущелья; где были леса, теперь зеленеют хлеба; где были поля, появились заросли кустарников. Там, где была деревня, поднялся шумный город, а на месте шумного города дремлет заброшенная деревенька. Даже реки со временем меняют свои русла. Все в мире подвержено переменам. Рождение, рост, старение, дряхление и смерть. Из бытия в небытие — таков закон жизни. Но Агафари не хочет ему подчиниться.
— Да, я вдруг понял тебя, Агафари. Ты не хочешь умирать потому, что не можешь смириться, с тем, что кому-то другому будет светить солнце и кто-то другой будет дышать чистым воздухом, любоваться красотой природы, первым лучом восходящего солнца и вечерним закатом. Кому-то другому будут мигать звезды и светить луна. Кто-то другой увидит детскую улыбку, удалую стать юноши, спокойствие, зрелость мужчины и мудрость старика. Кто-то другой будет любоваться приливом и отливом волны, быстро бегущими причудливыми облаками, слушать журчание ручья, видеть, как раскрываются бутоны цветов в весеннюю пору, как наливаются колосья пшеницы осенью, как разбухают реки в сезон дождей. Кто-то другой будет радоваться жужжанию пчел, порханию бабочек, щебету птиц. Кто-то другой услышит гимны Яреда[47] и шутки Гебреханны[48]. Кто-то другой будет видеть развитие человечества, его надежды и печали. И все это без тебя! Кто-то другой насладится свежим теджем из изящного бырлие, прозрачным ячменным телля[49]; кого-то другого будет обжигать куриный вотт, кто-то другой будет вкушать инджера из белого тефа.
47
Яред Сладкопевец — святой, по преданию, основоположник национальной музыкальной традиции.