Он не знал, какие воскурить благовония, какому ангелу или злому духу поклониться, на какой горе или возле какой святыни возложить жертву. Молиться богу или сатане? Кого призвать на помощь, чтобы свеча творчества осветила ему путь?
В голове было пусто. Ни одной мысли больше. Он не знал, что еще делать с Агафари Эндэшау.
— Почему я не знаю судьбы героя, которого придумал? Может быть, он забыл, что я его сотворил, или оказался сильнее меня? Что же делать дальше?
Он опять вспомнил Себле. Она весело улыбалась ему, махала издали рукой, словно звала к роднику жизни. Себле Ворку… Да, она часто является ему вот так, на листе бумаги, между строк. И тут же исчезает. Мелькнет, и нет ее.
— Оставь меня. Почему тебе не спится в объятиях мужа? Что тебе надо в заповедных уголках моей души?
И в ответ опять улыбка. Рот полуоткрыт. Зубы словно жемчуг. Да, а что она думает о его книге? Зачем он просил ее прочесть рукопись?
Однако Сирак не смог поговорить с Себле даже в своих мыслях.
Снова проснулась Цегие и вошла в комнату. Теперь она была какая-то другая. Косынка сползла, волосы растрепаны, виднеется грудь. Кожа на ней блестит, словно свежеочищенная луковица.
— Сам не спишь, так хоть бы нам не мешал.
— В чем я провинился? — спросил он хрипловатым голосом.
— Слышишь, какой жуткий ветер? Пошел бы успокоил сына.
— Чего ты тревожишься? Ветер его не унесет. Или боишься, что крыша обрушится?
Дернуло его упомянуть о крыше! Теперь жену ничем не остановишь. Не зря говорят: «Если рот набок, бесполезно растирать его маслом». Он съежился, готовый к упрекам.
— Крыша протекает. Штукатурка на стенах от сырости отваливается. Двери и окна не запираются. Очередь в уборную длиннее, чем за хлебом. Полы бы перестелить, уж не отмываются, хоть сломай о щербатые доски руки. Все сточные воды квартала стекают под нашу дверь. Этот дом вытянул из меня все силы. Мальчик постоянно простуживается. Однажды его наверняка унесет оспа или холера… Ты этого ждешь, наш писатель! Нет чтобы построить новый дом. Ни мне, ни моему сыну не дождаться такого счастья. Где уж нам мечтать о собственном доме, откуда, соблюдая обычаи, вынесли бы наши бренные тела. Даже шакал имеет свою нору, а птица — гнездо. У нас же нет места, где мы можем спокойно приклонить наши головы. Хотя бы поискал другое жилье. Что нам от твоей писанины — одни беды и страдания. «Не шумите! Уведи ребенка!» — только и слышишь от тебя. Живем в тесноте, духоте. Как в могиле.
Сирак знал все это наизусть. Ну, что еще она скажет, в чем упрекнет? Может, начнет жаловаться на здоровье, говорить, что хорошо бы ей показаться врачу или пойти к источнику святой воды, который творит чудеса? Он низко склонил голову и настороженно ждал.
Она молча протянула ему записку.
Он взял ее и, не читая, спросил от кого.
— Хаджи Мустафа прислал.
Что может написать этот человек, Сираку было известно. Мало того, что он подстерегает его, когда Сирак выходит из дома и возвращается домой, так теперь еще начал писать письма. Ладно, посмотрим.
В записке говорилось:
«Господин Сирак, ради аллаха, освободи мой дом. Мне пришлось, повинуясь революционному закону, оставить себе только один дом, и теперь я не получаю арендную плату за другие. Не оставаться же на старости лет с пустыми руками? Ради аллаха, пойми меня…»
Сирак порвал записку и выбросил.
— Я не уеду отсюда, пока не закончу книгу, — сказал он.
И тут разразилась гроза.
— А что плохого, если бы мы уехали? Ты ведь не венчан ни с этим домом, ни с этим кварталом.
Жена нервно надвинула косынку на голову.
— Венчан, — резко ответил Сирак.
— Чтобы погубить меня и сына? Если с нами что случится, какая тебе от этого польза?
— Да что может с вами случиться?
— Думаешь, кого Хаджи, возбужденный чатом, проклинает каждую ночь? Нас, конечно. Даже капля воды камень точит. Так же и проклятья.
— Если бог слышит просьбы Хаджи, а не мои, что тут поделаешь? Придется и мне жевать чат и изводить бога своими тяготами. Вот тогда и посмотрим, как нас рассудит всевышний.
Он сел за стол. Дал понять жене, что намерен еще поработать, но Цегие не унималась.
— Я вижу, тебе опостылела семья?..
«Ну пошло-поехало, эфиопская песня начинается с танца», — подумал он в сердцах, разглядывая кривой ноготь большого пальца, выглядывавший из сандалии, — лишь бы не смотреть на жену.
Вслух сказал:
— Счастлив тот, кто спит спокойно.
— Вот и я о том же. Давно вижу, что нет тебе покоя в этом доме. Не думай, что я настолько глупа, чтобы не заметить этого. Я давно все поняла. Я и мой сын — мы тебе мешаем. Но и мы несчастливы. Мало твоего пренебрежения, так еще Хаджи со своими проклятиями житья не дает. Ты хочешь, чтобы мы умерли. Не будет, видно, у нас мира. Не может держаться дом, который поделили на части. Не найдет покоя сердце, которое растерзано…