Прислонив велосипед к стене, я открыл дверь слева, шагнув в комнатку с низким потолком, где единственным источником слабого света были запыленные окна; обставлена она была до крайности просто, даже примитивно. Похоже, что это была гостиная, так как здесь стоял стол, несколько стульев и огромный камин, над которым на полке тикали старинные часы. Виднелось несколько книг и газет, но в сумраке мне нелегко было разобрать их названия. Меня привлекал единообразный ореол архаичности, сквозивший во всем, что я видел вокруг. В большинстве домов этой местности я встречал множество реликвий из прошлого, но здесь печать старины лежала на каждом из предметов: я не мог найти ни одной вещи, сделанной после революции. Будь убранство комнаты менее скромным, здесь был бы настоящий рай для коллекционера.
Обследуя это старомодное жилище, я вновь ощутил былую неприязнь, впервые вызванную внешней убогостью постройки. Я никак не мог понять, что же отталкивает и пугает меня, но общая атмосфера наталкивала на мысли о нечестивой дряхлости, неприглядной неотесанности и тайнах, которые следовало позабыть. Садиться мне не хотелось, и я бродил по комнате, осматривая разнообразные предметы. Первой жертвой моего любопытства пала средних размеров книга, лежавшая на столе; вид ее был совершенно допотопным, и я подумал, что ее место не здесь, а в музее либо библиотеке. Переплет был кожаным, с металлическими вставками и превосходно сохранился; странно было видеть в столь низменном жилище столь необычную вещь. Раскрыв ее, я удивился еще больше, так как передо мной был доклад Пигафетты о дельте Конго, записанный на латыни по заметкам моряка Лопеса и напечатанный во Франкфурте в 1598 году. Мне часто доводилось слышать об этом труде, искусно проиллюстрированном братьями Де Бри, и я на миг позабыл о своих тревогах, жадно листая страницы. Гравюры и в самом деле были занимательными: исходя из размытости описаний художник вовсю использовал воображение, изобразив негров светлокожими и наделив их европеоидными чертами, и я бы продолжил изучать книгу, если бы не одно тривиальное обстоятельство, вновь пробудившее во мне беспокойство и докучавшее моим утомленным нервам. Книга с завидным упорством раскрывалась на двенадцатом эстампе, где с отвратительным пристрастием изображалась мясная лавка каннибалов Анзику. Я слегка устыдился того, что столь малозначимая вещь сумела впечатлить меня, но все же гравюра тревожила меня, особенно в связи с некоторыми пассажами, где описывались гастрономические предпочтения анзиков.
Я повернулся к соседней полке, изучая ее скудное литературное содержимое – Библию восемнадцатого века, «Путь паломника» того же периода, иллюстрированный гротескными ксилогравюрами и напечатанный составителем альманахов Исайей Томасом, попорченный двухтомник Magnalia Christi Americana Коттона Мэзера и несколько иных томов, не менее старых, – как вдруг мое внимание привлек явный звук шагов из комнаты наверху. Сперва я оцепенел от страха, но, принимая во внимание то, что на мой стук никто не ответил, заключил, что шагавший наверху только что очнулся от крепкого сна, и с куда меньшим изумлением слушал, как тот спускается вниз по скрипучей лестнице. Поступь была тяжелой, но на удивление осторожной, и последнее обстоятельство насторожило меня куда больше. Войдя в комнату, я закрыл за собой дверь. После недолгой тишины – должно быть, некто изучал мой велосипед в прихожей – я услышал, как он взялся за ручку, и увидел, как открылась обшитая панелями дверь.