А оливковая роща по-прежнему растет на том же самом месте, растет и дерево на могиле Калоса. Старый пасечник рассказывал мне, что иногда ветви его шепчутся на ночном ветру, бесконечно повторяя: Oida! Oida! Мне ведомо! Мне ведомо!
Лунное болото
Куда, в какую дальнюю жуткую страну, ушел от нас Денис Барри, мне не дано знать. Я был рядом с ним в последнюю ночь, что он провел среди людей, и слышал его ужасные вопли в ту минуту, когда все свершилось. На поиски тела была поднята вся полиция графства Мит, множество окрестных крестьян. Его искали долго и повсюду, но безуспешно. С тех пор я не могу слышать, как лягушки квакают на болотах, и не выношу лунного света, особенно когда остаюсь один.
Я был близок с Денисом Барри еще во время его пребывания в Америке, где он нажил свое огромное состояние, и в числе первых поздравил его с покупкой старого родового замка, что стоял на краю топей в древнем захолустном местечке Килдерри. Еще его отец жил там, и Барри решил, что ему приятнее всего будет наслаждаться своим достатком на родине предков. Когда-то представители его рода владели всем Килдерри они-то и построили этот замок и веками жили в нем; но те времена давно миновали, и на протяжении жизни вот уже нескольких поколений замок пребывал в запустении и медленно превращался в груду развалин. Вернувшись к себе в Ирландию, Барра регулярно писал мне о том, как его стараниями старый замок поднимается из руин, башня за башней восстанавливая свою былую красу; как плющ несмело взбирается по вновь отстроенным стенам, повторяя уже пройденный много веков тому назад путь; как крестьяне благословляли нового хозяина поместья за то, что его заморское золото возвращает тамошним местам былую славу. Но все эти удачи вскоре сменились несчастьями простолюдины забыли прежние восхваления и один за другим покидали родные места, словно их гнал оттуда какой-то злой рок. А еще через некоторое время он прислал письмо, в котором умолял меня приехать, ибо он остался в замке почти в полном одиночестве и за исключением нескольких слуг и батраков, выписанных им с севера страны, ему не с кем было перекинуться даже парой слов.
Как сообщил мне Барри в вечер моего приезда, причиной всех его бед были окрестные болота. Я добрался до Килдерри на закате чудесного летнего дня; золотистое небо бросало яркие отсветы на зеленые холмы, овраги, и голубую поверхность небольших лужиц и озер, там и тут видневшихся посреди трясины, посреди которой, на островке твердой почвы, мерцали неверной белизной какие-то странные и очень древние руины. Вечер выдался на редкость прекрасным, но его немного омрачило то обстоятельство, что на станции в Баллилохе крестьяне пытались меня о чем-то предупредить и туманно намекали на какое-то проклятие, лежавшее на Килдерри; наслушавшись их бредней, я и вправду вдруг почувствовал невольный озноб при виде позолоченных огоньками фонарей башенок замка. Там, в Баллилохе, меня дожидался присланный Денисом автомобиль Килдерри был расположен в стороне от железной дороги. Бывшие на станции фермеры старались держаться подальше от машины, а узнав, что она предназначается для меня, стали поодиночке подходить ко мне и, близко наклоняя побледневшие лица, шептать на ухо какую-то бессвязную чушь. Лишь вечером, встретившись с Барри, я наконец смог понять, что все это означало. Крестьяне покинули Килдерри, потому что Денис Барри задумал осушить Большие топи. При всей своей любви к Ирландии, он слишком хорошо перенял у американцев их практическую сметку, чтобы спокойно взирать на прекрасный, но совершенно бесполезный участок земли, на котором можно было бы добывать торф, а впоследствии и посеять что-нибудь. Местные предания и суеверия совершенно не трогали Барри, и он только посмеивался над своими арендаторами, когда те сначала отказывались помочь в работах, а потом, увидев, что их землевладелец и не думает отступаться от намеченной цели, осыпали его проклятиями и, собрав нехитрые пожитки, уехали в Баллилох. На их место он выписал батраков с севера, а вскоре ему пришлось заменить и домашних слуг. Но среди чужаков Денис чувствовал себя одиноко, а потому просил приехать меня.