На моих глазах она из великой дивы, женщины-вамп, превращалась обратно в дочь закройщика из ателье и постижера. В босоногую еврейскую девочку из штата Огайо. Слова, манеры, даже взгляд — изменились, словно вся выучка, весь лоск только что сошли с нее, как сходит полуразложившаяся кожа.
— Или Макс, — вдруг сказала она.
— Кто? — не понял я. Слишком много имен снежной лавиной свалилось на меня за этот час. Но среди них не было имени «Макс».
— Макс Шрек, — пояснила она. — Я слышала, что после того, как он — все, он перебрался сюда, в Америку.
Карандаш выпал из моих оледеневших пальцев. Я вспомнил Макса Шрека. Актера в общем-то одной роли, пусть даже потом их случилось больше дюжины. Той роли, где самой запоминающейся деталью была не бледность и не пергаментная иссушенность кожи, а широкие, мощные, выступающие кости черепа. Казалось, что о скулы, подбородок и надбровные дуги того персонажа можно было порезаться. Такое лицо не создашь ни одним гримом.
Граф Орлок.
«Носферату: симфония ужаса».
— Я слышала, что он пристрастился пить кровь, — сказала она, наблюдая за мной. — Что-то сдвинулось в его мозгах, и он стал считать себя вампиром. Это правда?
— Н-нет, — машинально произнес я. — Н-не знаю. Виски. Виски он пьет. Кровь — не знаю. И это был не он.
— Да и ладно, — она махнула рукой. — Остановимся на этом. А то я буду перебирать имена до следующего утра.
— Их было… так много? — сипло спросил я.
Она лишь улыбнулась.
— Вы не представляете.
— И я на экране видел… мертвецов?
— Как правило, да. Изредка — еще живых. Если это были ранние фильмы. И то — не всегда. Потому что кое-кто, — она грустно усмехнулась, — мог помереть еще на пробах. И тогда продюсеры звали Герберта. И он приходил. Кивал, что-то говорил нежным, тихим голосом — и приступал к работе.
Мне казалось, что я плаваю в мутной, липкой жиже. Мне было нехорошо. Хотелось лечь на пол — на пушистый мягкий персидский ковер — и сдохнуть. Но мне казалось, что она тотчас позовет Герберта, чтобы тот поднял меня из мертвых — только для того, чтобы она дорассказала эту историю.
— До двадцать пятого года он брался за всех, — сквозь муть и туман пробивался ее голос. — Даже недельной давности. У «FoxFilm» даже была своя команда гробокопателей. Я уж не помню, как они значились в штате… но именно они выкапывали и поставляли Герберту будущих — но безвременно почивших — звезд.
Она вздохнула.
— Славные годы. Тело трехдневной давности не надо было даже гримировать — свет и пленка удачно скрадывали все дефекты кожи, а особенность актерской игры — Ли Страсберг, какого черта ты свалился на наши головы со своим Станиславским? — позволяла блистать на экране даже с отмершими нервными окончаниями. А теперь… теперь если у живого и здорового случается похмелье — уже вызывают команду гримеров и пляшут вокруг вприсядку: иначе будет заметен любой изъян.
— Я видел мертвецов… — растерянно повторил я.
Она пожала плечами.
— Не только вы. Миллионы зрителей по всему миру.
— Я видел мертвецов…
Медленно — я слышал, как хрустят ее кости и суставы, как хлюпают прогнившие внутренности — она встала и подошла ко мне. Меня окутал запах застоявшейся воды и мертвых насекомых.
— Ничего страшного, — она зашла ко мне за спину и положила руки мне на плечи. Тонкие холодные и липкие пальцы пробежали по моей шее, забрались в волосы — словно огромные насекомые. — Ничего страшного. Мы поняли, что людям это не понравится. Дурацкие предрассудки, но что поделать? Мы поняли это слишком поздно. Мы не смогли уничтожить все. Свезти все пленки с картинами «питомцев Уэста» на склад в Литтл-Ферри было невозможно. Слишком накладно, слишком шумно. Кроме того — кто знает, где бродят десятки копий? Я внимательно следила за этой… акцией. И позаботилась о том, чтобы как можно больше моих фильмов нашли успокоение там. Кто-то был не сильно озабочен этим — и у него там оказалось всего одна-две картины. Или ни одной.
— Я и сейчас вижу мертвецов, — прошептал я.
По тому, как дрогнули ее пальцы, я понял, что она пожала плечами.
— Ну да. И не только вы. Думаю, что таких фильмов сейчас около полусотни. Или сотня. Не помню. Мне неинтересно было считать. Обратитесь к Оливии.
— Какой?… — простонал я.
— Де Хэвилленд, конечно же, — в ее голосе прозвучало удивление. — Вы что, еще кого-то знаете?