На шум пришла сестра. Стуча об пол китайским мячом-попрыгуном, она встала за матерью. Марина постоянно чем-то шумела: мячом, трещащей игрушкой-радугой, хлопающими пузырями жвачки, велосипедом «Школьник», и кажется, только Тимур сходил с ума от непрерывных сестриных звуков.
— Магнитофон у Леши, дал полетать.
— Мозги ты свои полетать дал.
Сестра засмеялась, прикрыла рот рукой.
— Ну, что ищешь-то? Помогу хоть.
— Оставьте меня в покое, — отчеканил Тимур, перебирая свои школьные тетради и альбомы.
Мать, ворча, удалилась на кухню, сестра последовала за ней мерзкой прилипалой.
Альбом с фотографиями нашелся под грудой календарей «Сад и огород».
Тимур принялся переворачивать толстые картонные страницы, шуршащую кальку. Вот отец перед отправкой в Афганистан, вот он же, усатый, красивый, обнимает маленького Тимку. Новый год, Тимка заглядывает в коляску с новорожденной сестричкой. Вся семья на фоне кинотеатра. Неожиданно вспомнилось, что ходили смотреть «Укол зонтиком» с Пьером Ришаром. Мамин заливистый смех, заставляющий папу смеяться сильнее, чем шутки из фильма…
Папа исчез с фотографий к середине альбома. Нужная фотка нашлась в конце.
Тимур выскреб ее из фотоуголков и выбежал на кухню. Мама жарила котлеты. Маринка сидела тут же, невообразимо громко перемешивая в стакане персиковый порошок.
— Кто это? — Тимур бросил маме снимок.
Та вытерла руки о передник, приподняла на лоб очки. Всмотрелась в детские лица.
— Твой класс, конечно. Четвертый. Вон Лидия Тимофеевна, царствие ей небесное. Вон ты в последнем ряду. Гляди, какая у тебя прическа хорошая была, как у человека. Нет же, бритый ходит, вылитый бандит…
Тимур ткнул пальцем в девочку, стоящую рядом с классным руководителем. Каштановые волосы, гигантские белые банты, коричневая форма.
— Это кто, с родимым пятном на щеке?
У мамы была потрясающая память, и сейчас она с легкостью отыскала имя. Но не Силена, как ожидал Тимур. Хотя без сомнения, на фото была запечатлена его вчерашняя спутница.
— Алла Руднева, — уверенно сказала мама. — Точно, Аллочка.
Тимур сел, налил в блюдо подсолнечное масло, посолил и окунул в него хлеб. Прожевав, спросил с деланным безразличием:
— Почему я ее не помню?
— Так ведь она всего один год с вами училась.
Марина улыбнулась выкрашенными в «Зуко» губами:
— Любовь твоя, да?
— Пасть закрой, — шикнул Тимур и опередил мамино недовольство вопросом: — Она, что не местная была?
— Местная. У стадиона, по-моему, Рудневы жили. Она же пропала без вести. Горе такое. Пошла гулять и не вернулась. Десять лет бедняжке было. А ты почему интересуешься?
— Да так.
Он встал из-за стола.
— Пообедал, называется? А ну, быстро, котлету съел! Бестолочь!
— Собакам отдай.
В спальне он вытряхнул из томика Дюма пригоршню рублей. Маловато, но на одно свидание хватит. Маринка заглянула в комнату, звеня готовальней с циркулями. Он сжал кулаки. Почему эту шумную тварь не похитят, как прочих детей?
— А мы с мамой съедем, — сообщила сестра доверительно. — К тете Вале. Без тебя. Тут работы нет. Только гробики делать и можно. Мама говорит, тебя все равно зарежут скоро. Или сопьешься, как остальные.
— Скатертью дорога, — тихо сказал Тимур, хлопая входными дверями.
На улице вечерело, молодежь сходилась во дворы и детские садики, чтобы выпить псевдо-голландский спирт или плодово-ягодное пойло. Звучал смех, перебиваемый хитами «Сектора Газа». Детвора палила по голубям из шпоночных рогаток.
Рядом со станцией находился холм, увенчанный гаубицей времен Второй Мировой. Когда между микрорайонами началась война, Тимур с пацанами повернули двухтонную махину стволом к Парковой. Мол, перчатка брошена.
Возле пушки Тимур и расположился. Лениво метая в землю складной нож, он то и дело поглядывал на купол станции. Перегон Парковая-Речная-2 был наземным, с холма Тимур хорошо различал служебные пути, выходящие с восточной стороны купола. Рельсы сворачивали к коробкам депо и ремонтным мастерским. Как говорится, поезд дальше не идет. Ни в двадцать три, ни в другое время.
— Что за бред? — пробормотал Тимур. — Она же развела меня.
Он извлек из кармана сложенную вдвое фотографию. Прикоснулся к детскому лицу с розовой кляксой.
В половине одиннадцатого Тимур вошел в вестибюль станции. Метро привычно пахло гидроизоляционной пропиткой и креозотом. Он устроился на лавочке, наблюдая за людьми. Представлял, какого размера гробы понадобятся для того или иного человека. Чьи семьи отвалят кругленькую сумму за ящик, а чьи предпочтут сэкономить на похоронах.