Вадим почувствовал, как стучат его зубы. Сердце колотилось. Показалось, что вот-вот грохнется в обморок.
Тускло нагорали свечи, по стенам ползли и опадали ветвистые тени.
Вдруг черная дверь, прибитая к стене прямо напротив лица Вадима, распахнулась. Упала вниз.
Кладки за ней не было.
Космический мрак.
Дыхание Вадима прервалось. Он в ужасе отстранился. Точно заглянул за край в чудовищные глубины. Свечи задымились — за какую-то секунду они оплыли до жалких огарков — и разом потухли.
Он ринулся к выходу, колени подламывались. Липкие сетчатые тени раскачивались под сводом. Мигала далекая лампочка. С влажным шлепком опустились на мозаичный пол чьи-то ноги, огромные и когтистые, судя по звуку.
Вадим вынесся на крыльцо, ноги подкосились, он упал и пополз на карачках к поезду. Боялся обернуться, боялся снова услышать этот влажный звук.
Нет, ничего этого не было, тараторил он себе. Это усталость, это жара, дурной воздух. Это игра воображения…
Кто-то шагнул из мрака, подхватил его под руки и вздернул вверх. Вадим рванулся в сторону. Страх отнял голос, но придал сил. Вадим замахнулся на бесформенную тень — в груди шевельнулся какой-то уголек, отголосок триумфа перед схваткой — и лишь тогда понял, кто перед ним.
Сосед по купе. Коротко стриженный парень.
Попутчик всмотрелся в его лицо, мотнул головой и зашагал к вагону. Из темноты материализовалась девушка, пошла рядом.
Вадим отдышался. Отряхнул колени, ладони, мысли.
Ему удалось немного успокоиться. Убедить себя, что все дело в страхе перед пустым помещением… или, может, в каких-то ядовитых испарениях внутри заброшенного вокзала, которые проникли в его нервные клетки, мозг…
Вернувшись в купе, он долго лежал с закрытыми глазами. Соседи спали или делали вид, что спят. Поезд тронулся. Вадим подался в сон, тут же отпрянул. Привиделось, что снова падает и снова горит. Несколько кошмарных секунд жар — настоящий жар — облизывал кожу, а ноздри были забиты смрадом горящей плоти…
Пять лет назад самолет, на котором он летел, упал на взлетную полосу.
Вадим работал журналистом и часто путешествовал по стране.
В тот день, день своего тридцатитрехлетия, он летел домой. Возвращался с Курильских островов, жителей которых потрепало землетрясение. Устроившись в кресле, набрасывал черновик статьи. Мест хватило не всем: в «Ан-72», кроме Вадима и его коллег, летели беженцы. Один мужчина устроился на табуретке, которую принесла бортпроводница.
Три часа без происшествий. Под крыльями самолета уже показалась земля, как вдруг он заметил, что по стеклу иллюминатора течет маслянистая жидкость. В салоне появились второй пилот и бортинженер. Бортинженер открыл какую-то панель и стал возиться с лебедкой. У него дрожали руки.
Все хотели знать, что происходит. «Гидравлика полетела, — ответил летчик. — Не можем выпустить шасси. Придется вручную». Он сказал пристегнуть ремни, упереться ногами в передние кресла и прикрыть голову руками. Сказал, что все будет хорошо. Вадим сразу понял, что дело не в шасси… не только в шасси. Самолет падал. Это было очевидно. Кто-то из беженцев начал громко рыдать.
Было очень страшно. Вадим перетянул себя ремнем, уткнул колени в спинку переднего сиденья и стал ждать смерти. По салону бегал мужчина, которому не досталось места. Кричал, что ему нечем пристегнуться, затем упал на колени перед какой-то женщиной и обнял ее за ноги.
Вадим думал о том, что еще может сделать для своего спасения. Потуже затянул ремень. Затолкал сумку под кресло, чтобы не свалилась на голову, если самолет перевернется. Из Курил он вез несколько банок красной икры.
Приготовления к падению не избавили от страха. По позвоночнику струился мерзкий холодок, лицо покрылось испариной. Небо больше не держало неуправляемый самолет. «Ан-72» валился на землю, перина высотой в тысячу метров стремительно таяла. Вадим хотел помолиться, но не знал ни одной молитвы, поэтому просто повторял про себя: «Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…»
Он неотрывно смотрел в иллюминатор. В нем что-то промелькнуло: падающая звезда или невесть как оказавшийся за бортом человек — Вадим не разобрал. Самолет трясло. Он сильно накренился и падал, падал, падал. Странно, но никто уже не кричал. Пассажиры застыли, тихо постанывая в ожидании неизбежного.
А потом наступила тишина. Вадим прижал голову к коленям, чтобы не видеть бледных испуганных лиц: страх превратил их в маски.
Пилот дотянул до аэродрома, но они не приземлились, а упали на взлетно-посадочную полосу.
Вадим услышал свист. Ремни безопасности впились в живот, и вот тогда… страх ушел. На него просто не осталось времени. Сознание уплыло, и Вадим провалился в чернильную пустоту.
Очнулся от толчка. Попытался понять, где он и что произошло. Тело болело, везде понемногу. Он лежал на чем-то теплом (двигатель, как выяснилось позже), заваленный креслами, и не мог отстегнуться. Трещало пламя.
Его вытащили пожарные, увезли в больницу.
Единственного выжившего.
В прессе и на телевидении катастрофу разобрали по косточкам. Ужасный удар сломал консоли крыльев и раздавил топливные баки. Задние стойки колес проткнули салон. Одна из них оторвала Вадима от пола вместе с креслом. Но не убила. Разорвалась обшивка. Кабина пилотов расплющилась…
Иногда ему снилось, что он сам выбирается из-под обломков и куда-то идет. Оборачивается и видит обуглившегося мертвеца, сидящего в кресле. Вадим горит, но не чувствует боли. Падает на черный песок и катается, сбивая пламя. Потом идет дальше. Отсветы пожара впитываются в кромешную тьму. К его груди приклеился расплавленный ремень безопасности, он не может его оторвать. Кричит, но никто не отвечает.
Он знает, что умер, но не знает, что с этим делать. Во сне он думает над тем, почему обгоревший мертвец остался в кресле и не пошел с ним. Думает, почему в мире, где каждые пять-шесть секунд успешно приземляется самолет, в мире, где ежедневно остаются в живых более трех миллионов пассажиров, — почему в этом мире именно он вытянул черную метку? Думает о перуанской школьнице, единственной выжившей после падения горящего самолета в джунглях Амазонки: она выбралась из-под обломков и девять дней шла вдоль реки, к своему спасению — стоянке рыбаков. Думает о том, куда идет он.
А потом перед глазами возникает неясная темная фигура…
В течение года после аварии он не мог полностью сосредоточиться на чем-либо важном. Постоянно думал о случившемся. Его пугали громкие звуки, летящие самолеты, высокие деревья (в такси, по пути домой из больницы, истекая потом под ремнем безопасности, он испугался, что раскачиваемые ветром тополя вот-вот начнут падать на дорогу).
Несколько раз в больнице при нем звучало слово «чудо», не менее дюжины — «ни одного перелома, только ушибы и растяжения», но на чудо это походило мало — скорее на проклятие.
Его преследовали кошмары. Он стал раздражительным, слабым и подавленным. Он не пил до катастрофы, не запил и после, но хватило других трещин. Постоянные стрессы разладили брак, в конце концов супруга подала на развод.
Он ушел из журналистики, подрабатывал мелким копирайтом. Редко выходил из дома, погруженный в пустоту нового существования. Пустота — единственная, что не предала, осталась рядом после того, как ушла жена, истлели дурные сны, а страх превратился в точку, на которой не можешь сфокусировать взгляд.
Дом на утесе вернул его к жизни. В это хотелось верить.
Хорошо, что в поездах нет ремней безопасности.
Вадим открыл глаза и повернулся к окну.
Увидел в отражении седого бородатого мужчину с прелой кожей. Страшную белую кожу избороздили глубокие морщины. Он дотронулся до щеки рукой, ковырнул у скулы — и кожа отвалилась раскисшим треугольным лоскутом, вместе с ней отошли мышцы, открыв белую скуловую кость.
Он закричал и проснулся.
Девушка на соседней полке неподвижно лежала с распахнутыми глазами. Затем облизнулась, словно слизала с губ его дурной сон, и спросила: