***
Праздник с песнями и танцами вокруг костра был очень нужен Лесным Последышам после всего, через что им пришлось пройти. Визель танцевала с Арленом, и её смех живительным отваром лился на сердца тех, кто слышал, как она плакала. Красавица Грезэ, которая никак не могла перестать думать о погибшем отце, о своем павшем женихе, долго отказывалась встать под руку с парнем, перенёсшим её через костер. Всё же мать настойчиво толкнула её к нему, и Грезэ станцевала с ним один танец, а после этого расплакалась, закрывая рот руками, чтобы не привлекать внимание всхлипами. Молодой Сын Сестры отвёл её в сторону, накрыл принесенной откуда-то тканной накидкой и протянул ей чарку с рябиновым напитком, который в его роду делали иначе, чем в роду Последышей.
Каспар сидел со своими старыми и новыми побратимами и на какое-то время забылся в беседе. Когда же он поднял голову и не увидел нигде Родерика, действие выпитого им рябинового напитка мгновенно закончилось. «В детстве я так за ним не бегал, как сейчас», — с усталостью подумал он, вставая и говоря друзьям, что ему нужно отойти.
После того, как Каспар с Арленом принесли Родерика в безопасное место, отношения сына и брата Стина отношения стали лучше, чем когда-либо. Всю дорогу до поселния Детей Сестры Родерик в основном разговаривал именно с дядей, который не смотрел на него с жалостью и который, как казалось парню, не подбирал слова в разговорах с ним.
Каспар не знал, где искать этого неугомонного плюща, поэтому пошёл к догорающему обрядовому костру. И не ошибся. Его племянник сидел и палкой мешал тлеющие угли. Каспар вздохнул и сел рядом.
— Прости, что я тебя дернул, — сказал он, повернувшись к Родерику, — тебе не было больно?
Тот покачал головой, не бросая своё дело:
— Мне было больно, когда меня сравнили с ним, — нехотя сказал Родерик.
Каспар кивнул. Ему ли не знать, каково это.
— Тебя будут сравнивать с ним, пока будут помнить о нем. Но это не будет длиться вечно.
— Мать всегда будет сравнивать меня с ним.
— И не вини её в этом, — твердо сказал Каспар, — ей не легче, чем тебе. Да и мне, можешь поверить, тоже нелегко. Он такой же сын моего брата, как и ты.
— Вас там не было, — Родерик закрыл глаза, пытаясь успокоиться, — вы не видели, как он предал нас всех. Вы не слышали, как его слова ужом ползали перед убийцей отца.
— Ты прав, — Каспар снова шумно вздохнул, — но я видел его, когда мы в последний раз стояли в дозоре. Он прошел так близко… и он успел так измениться за сутки. Я не стал говорить тебе тогда… пойми, почему.
Лицо Родерика окаменело. С трудом он произнес:
— Он успел измениться за несколько слов герцога.
Дядя и племянник немного помолчали. Каспар мучительно подбирал слова и не знал, как ему начать волновавший его разговор. Тем же занимался и Родерик, но так как он не боялся обидеть собеседника, ему это далось проще.
— Меня освободила дочь герцога. Я обещал вернуться за ней.
Каспар сдержал улыбку, поняв, что они думали об одном и том же, хоть и тема была не из приятных.
— Я нехотя услышал это, когда нашел тебя на кургане Стина. Ты же хорошо знаешь… что ты не сможешь привести её сюда?
Родерик посмотрел на Каспара, и тот удивился боли в его тёмных глазах:
— Почему не смогу? Каспар, — Родерик бросил палку в костер, сел на колени и развернулся всем телом к дяде, — Каспар, ты бы видел её! Она… она как добрый дух из наших сказаний, самый добрый и светлый, какого не найти обычному человеку. Я не встречал таких, как она, и больше не встречу.
Каспар прикрыл тёмно-синие глаза, слушая племянника. Потом собрался с духом и сказал:
— Она христианка, мальчик мой. Она дочь нашего врага. Её смог бы принять только я, и то из большой любви к тебе и твоему отцу. Никто больше не согласился бы делить с ней обед, никто не стал бы её защищать. Да и Старейшина, что уж далеко ходить, не пустил бы эту девочку к нам. Однажды он принял христианина в род, второму разу не бывать. Тебе придется нарушить свое слово. Думаю, что единственный раз в жизни.
Родерик схватил Каспара за плечи и начал беспомощно трясти его:
— Она спасла меня, понимаешь? Равенна вывела меня из замка, дала мне обувь, одежду и кинжал, дала мне то зелье, после которого Брю стало немного лучше. Я обещал вернуться за ней, я… — парень запнулся и отпустил руки, — я думаю, что смог бы полюбить её.
Каспар грустно улыбнулся, глядя не на племянника, а на тлеющие угли:
— Равенна… Я сохраню имя твоей тайны, мой друг. Но всё же вспомни о том, что я сказал тебе только что. Девочка, будь она хоть трижды прекрасная, не нашей веры. Ты бы смог попросить её предать своего Бога ради тебя?
Родерик задумался. Ответ дался ему с трудом:
— Я не смог бы просить её об этом, потому что сам не предал бы наших духов и Богов ради неё… по крайней мере сейчас. Она такая красивая, Каспар, — внезапно сказал парень, — она отдала мне подарок своей матери, а я оставил для неё твой браслет.
Рука Родерика на мгновение скользнула под ворот рубахи.
— Надеюсь, что мой оберег поможет девочке, — задумчиво протянул Каспар, — но забудь то, что пообещал ей. Она поймет, я уверен.
Молодой язычник покачал головой:
— Она будет ждать меня. Но ты прав. Ей нужен человек её веры и её положения. Что бы делала герцогская дочь в Тевтобургском Лесу?
Каспар промолчал. Он неторопливо достал из небольшой котомки, висевшей за спиной, легкий, но теплый шерстяной плащ и накинул на себя и племянника.
— Сегодня вспомнили про серебряную заколку жены Эфоя, — негромко заговорил Каспар спустя какое-то время, — он ведь всё-таки отдал её мне, и я подарил её той, что звал своей невестой. Энциан, — Каспар достал из той же котомки небольшой предмет и протянул его Родерику. Тот разглядел в свете огненных всполохов ту самую заколку с цветочным орнаментом и тремя фиолетовыми камнями, — моя Энциан. Я никогда не рассказывал вам о ней. Она пришла с твоей матерью и их родом. Тоненькая такая девчушка с белыми, как снег, волосами и ярко-голубыми глазами. Представь только мой восторг, когда меня поставили прыгать с ней через костер! — Каспар шмыгнул носом и, скрестив руки, положил их на согнутые колени, — И она полюбила меня, мой мальчик, так, как и твоя мать полюбила Стина. Я бы никогда не смог поверить в то, что такая, как Энциан, выбрала меня, а не твоего отца. Но так случилось. Мы были счастливы. Вся моя юность прошла с ней. Этой самой заколкой она закалывала свои невероятные волосы. Она плела мне венки из васильков и горечавки, и я целовал каждый цветок, которого касались её руки.
Голос Каспара оборвался. Родерик положил ему руку на плечо и боялся посмотреть на него.
— Я её совсем не помню, — осторожно сказал он.
— Вам ведь не было трёх лет, когда она погибла. Зима правила Лесом. Наша свадьба была назначена на ночь первой луны. Я и думать ни о чем не мог, кроме того, как нас опустят в реку, как нам свяжут две руки и оставят вдвоем развязывать этот узел. Но Энциан забрали у меня. Она одна отправилась в деревню, чтобы обменять рыбу, травы и наши плетеные корзины на стрелы, посуду и ткань для нового платья. Мы нисколько не беспокоились за нее: ведь это было не впервые, — Каспар выдохнул, — я никогда об этом не рассказывал, веришь-нет. Все знают, что я не могу об этом говорить, а вас я хотел уберечь от своих воспоминаний. И себя тоже, что уж там.
Моя Энциан не вернулась к ночи. Я был сам не свой. С рассветом мы отправились её искать, и нашёл её Стин. Он запретил остальным подходить к ней, и сам ушел, едва я добежал до него. Она лежала на той поляне, с которой тебя утащили в замок герцога. Она лежала… и снег не таял на её лице. Без плаща, в порванном по бедра платье, испачканном её кровью, с неровно отрезанными волосами — видимо, эти нелюди решили продать её бесценные волосы. На ногтях одной руки была кровь — Энциан не далась без боя, но пальцы второй руки я еле сумел разжать. Там была её заколка, вот эта, — Каспар взял её из руки Родерика и крепко сжал, — я понимаю твои чувства, мальчик, потому что я сам любил. Но моя любовь оказалась такой сильной, что я точно знаю: больше мне никогда не полюбить. Я дерево, что сгорело от небесного огня дотла и никогда не даст ростка. Семя моё никогда не достигнет земли, — он помолчал и добавил, — я был рад той стреле, которая развязала войну. Я так хотел отомстить за неё, хотя и не знал, кому. Сейчас мне легче, но только потому, что я привык к мысли, что она ждёт меня, и Стин не даст её в обиду.