Сик недоверчиво посмотрел на девушку:
— Не думаю, что ваш герой захочет якшаться с простым охотником.
— Ты несправедлив к нему! — красивое лицо Грезэ исказилось от обиды и тут же избавилось от паутины грусти, уже долго не сходившей с него, — Что он сделал тебе? Ведь ты его совсем не знаешь.
— Мне показалось, что он смотрит на всех свысока. Не хочет ни с кем знаться. И вот сейчас он вдалеке от всех сидит с Каспаром. Это странно.
— Я думала, что ты понял, через что нам пришлось пройти, — тихо сказала Грезэ и быстро поднялась с земли. На лице девушки засияло выражение горького разочарования, — но если бы ты действительно понял, ты бы иначе смотрел на Родерика, как и на то, что я тоже сижу вдалеке ото всех. Видимо, я ошиблась в тебе.
Девушка стремительно ушла и скрылась среди танцующих и смеющихся соплеменников. Сик остался сидеть на прежнем месте. Он не мог оторвать взгляда от травяных кос, сплетенных руками Грезэ, и мысленно проклинал себя за глупость и самовлюбленность. Конечно, она права. Он за свои восемнадцать лет ни разу не участвовал в бою. Он не терял родных так, как теряли они. Глупо ждать всех от Лесных Последышей приветливости, ведь каждый по-своему справляется с горем. Сик тихо выругался и, почувствовав, что на него смотрят, поднял голову. Этот взгляд ожидаемо принадлежал Родерику, и в нем не было надменности или озлобленности, какую можно было заметить во время разговора со Старейшиной. Глаза Родерика, в которых блестели отражения игр языков пламени, смотрели понимающе, даже с доброй насмешкой. Сын Стина переглянулся с дядей. Тот пожал плечами и кивнул, и Родерик призывно помахал Сику рукой. Тот удивленно встал и медленно подошёл к ним, как никогда раньше ощущая свой невысокий рост, узковатые глаза и маленькие руки.
— Мы не успели познакомиться, — сказал Каспар, приветливо улыбаясь, — а ведь мы теперь одна семья.
— Нас с тобой роднит ещё и вид уходящей вдаль Грезэ, — усмехнулся Родерик, который пытался хоть на время вспомнить, каково это — быть собой, тем, кем ему уже не стать вновь.
Сик посмотрел на Родерика и решил отныне и впредь никогда не судить людей по первому их слову.
— Моё имя — Сик, я сын Хагеля из рода Эше.
— Я помню твоего отца. Он был славным человеком, — сказал Каспар, хлопнув по земле рядом с собой, — садись, сын Хагеля, потолкуешь с новыми родичами.
========== Глава пятая. Старый друг ==========
Стин, сын Хайде, ушел с младшей дочерью Земли 21 лунную жизнь назад
Я хотела остаться с тобой,
Я уже успела посметь.
Пахнет снегом прозрачная боль —
То ли даль, то ли высь, то ли смерть.
Мельница, «Господин горных дорог»
— Я крещу тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа…
Герард удивленно смотрел откуда-то сверху на то, как священнослужитель трижды облил святой водой голову коленнопреклонённого темноволосого человека. Вода тяжелыми каплями падала на каменный пол.
Герард не мог поверить, что этим человеком был он сам.
Стоящий рядом с епископом рыжеволосый мужчина держал в руках зажженную свечу. Со всех сторон начало доноситься нестройное пение:
— Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
Герард различал в этои хоре лишь красивый голос, принадлежавший дочери герцога. После того, как в церкви вновь воцарилось молчание, он услышал и свой дрожащий голос, уверенно повторявший незнакомые слова вслед за епископом:
— Credo in Deum Patrem omnipotentem, Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum, Filium eius unicum, Dominum nostrum, qui conceptus est de Spiritu Sancto, natus ex Maria Virgine, passus sub Pontio Pilato, crucifíxus, mortuus, et sepultus, descendit ad inferos, tertia die resurrexit a mortuis, ascendit ad caelos, sedet ad dexteram Dei Patris omnipotentis, inde venturus est judicare vivos et mortuos. Credo in Spiritum Sanctum, sanctam Ecclesiam catholicam, sanctorum communionem, remissionem peccatorum, carnis resurrectionem, vitam aeternam. Amen.*
Герард видел, как, договорив, он неловко сложил пальцы правой руки и впервые в жизни перекрестился. Ужас захватил его сердце и скрутил его, будто стараясь вырвать из груди.
Парню разрешили подняться с колен. Он поцеловал руку епископа и повернулся к герцогу. Тот довольно улыбнулся и кивнул. Новообращенный шагнул к нему и внезапно поднял голову к крыше.
Герард посмотрел себе в глаза. Тот Герард, что был внизу, глядел исподлобья, зло и уверенно, ощущая свою силу. Второй же, висевший в воздухе, трясся от страха и отчаяния. Его двойник привычным резким движением убрал с лица мокрые волосы, и Герард увидел знакомый шрам, рассекавший левую бровь.
— РОДЕРИК! — радостно и в то же время испуганно завопил Герард, протянув руки в сторону брата. Тот засмеялся и крикнул:
— Вот Фальке-то удивится!
Герард опешил, но не успел сказать брату, что их друг давно погиб.
Он проснулся в своей комнате. За окном было темно. Рубашка прилипала к телу, руки от локтей до пальцев подрагивали.
Не первую ночь юноша видел сон, путающий быль с небылью, но в тот раз ему было особенно трудно прийти в себя, проснувшись после кошмара. Герард, тяжело дыша, двумя руками потянулся к шее, ухватился за шнурок и стянул его с себя. На тонкой веревке висел небольшой деревянный крест. Парень зажмурился и яростно укусил внутреннюю часть ладони, чтобы хоть немного заглушить боль внутри. Отдышавшись, он снова надел на себя крест и попытался представить, что это очередной оберег Каспара. Дядя… Шесть Лун он не видел своего старшего друга, спокойного, сильного и смелого. Друга, которого он оставил.
Герард наощупь нашел в своей подушке небольшую дыру и аккуратно расширил её так, чтобы под ткань смогла пробраться рука. В сухой траве, которой была набита подушка, Герард быстро нашел своё единственное сокровище и извлек его наружу.
На улице пошел снег, от которого стало чуть светлее и в комнате. Герард будто впервые рассматривал браслет, подаренный ему дядей, чудом не отобранный в первые дни его пребывания в замке. На широкой кожаной полосе были вырезаны два тонких дерева, стремившихся ввысь к Луне и Солнцу. Слева от деревьев узнавались Эксерские камни, справа текла тонкая речушка Вимбене. В замке Фридриха Герард успел увидеть много удивительных работ, но по-прежнему считал Каспара лучшим мастером, тоньше всех чувствующим природу, Духов и весь мир. Он жалел, что никогда не говорил своему дяде о том, как он ценит его талант.
Герард гладил деревья и вдыхал терпкий запах кожи так долго, что у него начала кружиться голова, а небо из темного стало пепельно-серым. Шмыгнув носом и глубже запрятав свою реликвию, он поднялся с кровати и утер несколько непрошенных слезинок. Никто здесь не увидит его слабости. Только не сегодня.
***
Герард ходил по замку герцога, отвечая на приветствия своих соседей, в спешке заканчивающих подготовку к приезду Элфрида с его людьми и к грядущим церемонии и пиру. Парень несколько раз предлагал им свою помощь, но все с улыбкой отказывались. Герард подумал, что он для них ещё не до конца свой, и возможно, никогда не станет своим полностью. Да, к нему, в основном, не испытывали неприязни — все помнили, как он, рискуя своей жизнью, спас Олмера от казни в начале своей жизни в замке; все видели, что он один успешно борется с приступами герцога, которые с наступлением зимы случались всё реже. Но сын Стина не был рыцарем и не был слугой, поэтому люди не знали, как вести себя с ним, как говорить. Герард ухмыльнулся. К нему обращались за лекарствами, с приготовлением которых он справлялся намного лучше Терваля, но старались сводить разговоры к минимуму. Чем дальше от вчерашнего язычника, тем лучше, хотя он и готовит прекрасное зелье от лихорадки.
Пожалуй, только простак Терваль и сам герцог Фридрих относились к Герарду с симпатией, хотя герцог проявлял и настороженность по отношению к своему новому человеку. Эта настороженность не оскорбляла юношу: он также не стремился открыть душу своему покровителю. Тем не менее, они много беседовали перед тем, как герцог отправлялся ко сну. Фридрих рассказывал Герарду о землях, которые тот не видел, перед крещением язычника он говорил с ним о Боге, и парень не мог отрицать, что рассказы герцога о Сыне Божьем поразили его и даже заставили усомниться в вере его рода. После крещения Герард мучился кошмарами, о которых никому не говорил и от которых не хотел избавиться с помощью своих сонных отваров. Он считал это наказанием, идущим от преданных им Богов.