Ален знал, что девушка танцует только для него, забыв о всех присутствующих в этом зале, во все глаза смотревших на нее. Впервые за то время, что они были вместе, она демонстрировала всем, что любит его. Хадиджа выражала это в танце женщин своего народа, которые умеют показать и доказать свою преданность любимому мужчине. Когда-нибудь она могла бы станцевать его и дома, у них на квартире, но там не было бы той обстановки, как здесь, где все располагало к этому танцу – и убранство зала, и музыка восточного оркестра. Мужчина понимал, что если его женщина настояла на том, чтобы прийти сюда, то только потому, что это было необходимо ему, она чувствовала настоятельную потребность показать свою любовь к нему, свои чувства, свои желания выразить в танце, как это делают танцоры на далеких островах, в первобытных племенах, которые ночью исполняют этот священный танец вокруг костра и для которых он является основным средством выражения. Во время танца все ее существо стремилось к нему, лицо Хадиджи светилось какой-то внутренней радостью, ее глаза, горящие, как угли, смеялись и неотрывно наблюдали за своим возлюбленным, ее руки извивались в красивых замысловатых жестах, но в конце каждого движения руки были протянуты к нему в страстной мольбе любви. Все ее тело звало его к себе.
Танец вызвал чрезвычайное воодушевление у зрителей, и завсегдатаи признавались, что никогда раньше ничего подобного не видели.
Вернувшись на свое место, Хадиджа услышала:
– У меня такое впечатление, что я, как и все в этом зале, увидел танец настоящей восточной принцессы.
– Этот танец был исполнен для того, чтобы поблагодарить моего прекрасного принца за его королевскую щедрость и, возможно, еще для того, чтобы обольстить его еще больше. Я думаю, что по-настоящему хорошо танцуешь только тогда, когда действительно влюблен.
Он не посмел напомнить ей танец в дансинге гостиницы «Кларидж». Затем она сказала:
– Если тебе так понравилось мое выступление, я сделаю тебе еще один сюрприз. Подожди меня здесь, я через несколько минут вернусь.
Но ждать пришлось долго. Ален уже начал волноваться и спрашивать себя, что могло произойти, что секретное готовит она так долго, когда вдруг появился солист оркестра, подошел к рампе и объявил по-французски:
– В дополнение к нашей программе дирекция кабаре «Эль Джезаир» имеет честь и удовольствие представить вам самую замечательную их всех артисток.
Оркестр сыграл вступление, и появилась танцовщица, нижняя часть лица которой была скрыта паранджой, как эту накидку называют в некоторых странах, или «хаик», как ее чаще всего называют арабы, от этого ее глаза показались еще прекраснее. Они были огромные, черные, блестящие, излучающие какой-то неугасимый свет – глаза, которые Ален узнал тотчас, потому что это были глаза, светом которых он наслаждался уже более года, но у него перехватало дыхание, когда он увидел, как была одета Хадиджа, в этом втором появлении на публике. Теперь она была одета так, как алжирка и марокканка, которые танцевали до нее – она была обнажена до самого низа живота, все тело ее было видно: шея, грудь, живот. Исчезло сари и золотые сандалии. Она передвигалась босиком между столами. Из приданого ее бабушки на ней было только кольцо с рубином, серьги и золотые браслеты, звеневшие при каждом движении ее рук.
Ален оцепенел от ужаса. Он не мог произнести ни слова, не мог даже встать, казалось, что он пригвожден к софе. Впрочем, даже если он и мог сказать или сделать что-нибудь, ни Хадиджа, которая превратилась в настоящую танцовщицу с восточного базара, ни оркестр не дали бы ему на это времени. Начался танец.
Сначала под звуки барабанов и тамтамов начали двигаться бедра танцовщицы, в то время как все тело ее оставалось неподвижным, понемногу стали двигаться и плечи: сначала правое плечо, потом левое, затем движения обоих плеч стали повторять ритм, который прекратили бедра. Вдруг все тело замерло, и когда начала играть зурна, деревянная флейта в оркестре, под ее жалобные звуки начали свой танец груди, вибрируя и выражая переполнявшую их жизненную энергию. После этого ожило все тело, которое снова стало извиваться, особенно низ живота, напоминая вибрацию и движения в любовном экстазе. Чем быстрее становился ритм оркестра, тем быстрее двигалось тело танцовщицы, его движения становились все яростнее и нетерпеливее, достигнув такой степени чувственности, которой ни Ален, ни один из зрителей кабаре наверняка ни разу не видели раньше в номерах подобного жанра. Движения, поначалу выражавшие сладострастие, стали непристойными.
Ален растерялся и пришел в крайнее смятение. Он не знал, что делать, что и подумать. Ему казалось, что у него галлюцинации. Разве мог он подумать, что женщина, которая всего полчаса назад исполняла такой прекрасный, грациозный танец в этом помещении, являвшаяся прекрасной дамой в своем великолепном сари и прекрасной артисткой, стала вдруг этой девкой с вуалью на лице, почти полностью обнаженной, всю одежду которой составляла лишь юбочка на самом низу живота. Она была похожа на вульгарную танцовщицу-зазывалу, исполняющую свой развратный танец на витрине дома терпимости для африканцев. Превращение было невероятным, поразительным, даже глаза, которые светились над вуалью, были уже не те, которые искали любимого в зале, они, казалось, с безумием пытались зацепиться за взгляд любого из мужчин, присутствующих в зале. Это были уже глаза настоящей шлюхи.