– Владимир, вы мне, может, даже не поверите, но я плакала. Со мной этого давно не было. Я знаю, это нелепо плакать в кино...
– Вовсе нет, мадам. Я сам обливался слезами, когда смотрел игру Греты Гарбо в «Анне Карениной» и в «Даме с камелиями». Это говорит о том, что мы с вами, мадам, чувствительные натуры.
– Ну, а «они» еще не пришли, надеюсь?
– Раньше четверти первого их не будет...
Последние пятнадцать минут для Владимира были очень тягостны. Это усиливалось еще и молчаливым присутствием мадам, которая, ожидая, поглядывала исподтишка на портье: уж не насмехается ли он над ней, рассказав эту невероятную историю... Мадам уже и так склонялась к мысли, что Владимир слишком уж мечтателен с этой своей славянской восторженностью. В пять минут первого прозвенел автоматический звоночек, который откликался всякий раз, как открывалась входная дверь... Сердце Владимира забилось сильнее, но тревога оказалась ложной: это была очередная проститутка с каким-то типом... В десять минут первого снова прозвенел звоночек, на этот раз появилась Кора, которая, проходя, удостоила портье таким церемонным «Добрый вечер», как будто бы ее здесь уже ждали вечность, хотя с полудня она успела посетить заведение с клиентами уже раз двенадцать. Неукротимая Кора несла свою вахту бессменно и столь усердно, что подружки по панели назвали ее «Вечный двигатель». В двенадцать тринадцать звонок известил о появлении новой пары: сердце Владимира, а заодно и мадам, забилось учащенно: это уж они... Но нет, это снова была какая-то неизвестная, суетливая пара.
– Пройдите в третий... второй этаж! – бросил им Владимир, чтобы поскорее избавиться от их присутствия. Не хватало еще, чтобы «его» пара, которую он так ждал, встретилась с ними, на входе, а то и еще хуже: шла бы по лестницам за ними – это было бы нелепо.
И вот четверть часа после полуночи истекла, и часы показали 16 минут первого. Потянулись минуты – семнадцать, восемнадцать, девятнадцать. Три жутких минуты, которые привели Владимира в смятение. В двадцать минут первого, наконец, раздался звонок, и Владимир, наблюдавший через стекло, воскликнул:
– Вот они!
Мадам исчезла за шкафом, а Владимир воспрянул духом и уже открывал дверь бюро, чтобы встретить посетителей возле лестницы, приговаривая, радушно улыбаясь:
– Добрый вечер, мадам, добрый вечер, месье... Вас ждет ваше шампанское, номер тоже приготовлен... Сию минуту я доставлю шампанское.
Неторопливо они проследовали перед застекленной дверью: мадам имела достаточно времени, чтобы хорошо их рассмотреть. Вот теперь она убедилась, что Владимир ничуть не присочинил: это была превосходная пара!
Вынимая шампанское из холодильника и помещая его в единственное в заведении ведро для льда, Владимир, сияющий от восторга, тихо спросил:
– Что скажете, мадам?
Сдавленным от волнения голосом, хозяйка промолвила:
– Я думаю – это действительно необыкновенный случай! И вы большой психолог, Владимир!
– Не находит ли мадам, что они – чудная пара?
– Более того, друг мой! И с каким благородством они держатся...
И между тем, как Владимир поднимался по лестнице, унося поднос, мадам, в свою очередь, принялась мечтать в своем бюро-аквариуме...
То, что она успела рассмотреть, поразило ее, а она-то уж повидала разных пар на своем веку хозяйки дома свиданий! Принадлежащее ей заведение котировалось не очень высоко среди ему подобных, а прежде, чем открыть его, мадам набиралась опыта в шикарных борделях богатых кварталов, вначале администраторшей, затем управляющей. В подобных заведениях перед ней прошло столько шикарной клиентуры, ко никогда, ни разу на ее памяти,– которую восхвалял даже Владимир,– не было столь великолепной пары...
Мужчина был гораздо выше среднего роста, при этом правильно сложен и никак нельзя было сказать, что он длинный,– он был стройный. На миловидном лице прямой, слегка вздернутый нос, волосы светлые и ясный взгляд, но вот цвет глаз, несмотря на свою наблюдательность, мадам не смогла определить, то ли голубые, то ли серые. Он носил одежду отличного покроя, элегантный, неяркий галстук. Весь его облик напоминал чем-то нордического атлета, но он не был прилизанным блондином, как эти скандинавы. Он мог сойти за симпатичного немца или австрийца. Кожа лица не была ни сильно загорелой, ни красноватой: на англичанина он не смахивал, либо же очень хорошо умел это скрыть. Но прибывший из Великобритании не смог бы скрыть от Владимира акцент, да к тому же сыновья туманного Альбиона не слишком сведущи в шампанском.
Женщина была небольшого роста, стройная, очень изящная. Ее тяжелые, цвета эбенового дерева волосы, были перевязаны лентой, маленький нос у основания был самую малость приплюснутый, что позволяло красиво очерченным ноздрям источать всю чувственность мира, припухлые, тонко очерченные губы иногда позволяли блеснуть ослепительно белым зубам. В норковом, цвета платины манто, обнимавшем ее фигуру, она являла собой идеал женственности... Вначале мадам подумала, что эта юная особа – креолка с примесью европейской крови и что она прибыла с беспечных Антильских островов, возможно даже из Африки, но это менее вероятно. Хотя она вполне могла быть и представительницей солнечного Средиземноморья: египтянка? – возможно... Турчанка? – Тоже вероятно... Ливанка? – А почему бы и кет... Израильтянка? – Тоже может быть... Она могла прибыть и из гораздо отдаленных краев: Ирана, Индии, Индонезии. А может она евразийка? Действительно, было затруднительно определить с первого взгляда происхождение или национальность девушки. Но что точно, так это то, что любой повстречавший ее первый раз мог сразу сказать, что она не европейка. Она могла быть также с другой стороны Атлантики: она напоминала чем-то невесту вождя краснокожих индейцев, какими их привыкли видеть в вестернах. Хотя в то же время ее можно было принять и за южно-американку, красавицу из Бразилии со смесью испанской и латиноамериканской крови... Но почему она не могла происходить из Европы? Она могла быть вполне южанкой Испании или Португалии... Женщина, происхождение которой трудно определить, несет в себе какую-то тайну, а тайна, как известно, притягательнейшая вещь.
В любом случае, какими бы ни были корни происхождения красавицы и ее компаньона, контраст их внешности только усиливал впечатление. Мадам снова и снова вопрошала себя, что же могло привести столь блистательную пару в ее гостиницу случайных встреч. Для практичной женщины, которой была хозяйка, во всем этом была какая-то нездоровая странность.
Портье Владимир постучал негромко в дверь четырнадцатого номера, и открывая ему, господин, улыбаясь, произнес:
– А мы вас ждем...
По обычаю предшествующих ночей с пятого на шестое октября Владимир поставил поднос на круглый столик, воплощение мавританского базарного стиля, одиноко стоящий в центре комнаты. Открыв бесшумно бутылку, он направился к двери, учтиво заметив:
– Насколько я знаю, месье сам любит обслуживать свою даму...
– О, да вы уже изучили мои привычки?
– У меня большой опыт, месье...
– И как давно вы здесь служите?
– Я уж и не помню, ну, а если и вспомнить, то особенно хвалиться нечем. Это, конечно, неплохое заведение, но, к сожалению, мы не имеем удовольствия видеть здесь часто таких клиентов, как мадам и месье... Обыденность службы делает ее монотонной.
Господин сунул Владимиру в руку сто франков, промолвив:
– Сдачи не надо.
– Вы очень любезны, месье... Позвольте мне пожелать мадам и месье приятной ночи.
Портье ушел тихо, неслышно притворив за собой дверь. Мужчина запер за ним дверь и обратился к своей спутнице, которая оставалась стоять, кутаясь в меха:
– Ну вот, дорогая, теперь мы сами...
Спустившись вниз, Владимир нашел хозяйку, погруженную в мечтания, которая по обыкновению спросила:
– Все хорошо?
– Хорошо, как всегда с ними...
И, показав банкноту, заметил:
– В кассу я должен семьдесят франков: десять за комнату и шестьдесят за шампанское.
Мадам, распознававшая достоинство банкноты с любого расстояния, не преминула сделать заключение: