— Одноглаз — это чертов медведь! — пояснил Эбнер, все еще сушившийся у очага. — Агромадный! Больше коня! Больше кулака Господня, так-то вот!
— И вовсе он не медведюга.
Шоукомб повернул голову в сторону последней реплики, блеснув потеками жира на подбородке.
— А? Чаво ты там вякнула?
— Не медведюга он вовсе.
Мод приближалась к столу, вырисовываясь темным силуэтом на фоне огня. Голос у нее был все таким же сиплым и каркающим, однако она старалась говорить медленно и отчетливо. Насколько поняли Вудворд и Мэтью, эта тема волновала ее всерьез.
— Ясное дело, медведь! — сказал Шоукомб. — А ежели не медведь, то кто он, по-твоему?
— Не простой медведь, — поправилась старуха. — Я-то его повидала, а ты вот нет. И я знаю, кто это.
— Совсем уже сбрендила, как и все они тут, — сказал трактирщик Вудворду, пожимая плечами.
— Уж я его повидала, — с нажимом повторила старуха. Она подошла к столу и остановилась рядом с Мэтью. Свечи высветили морщинистое лицо, но глубоко посаженные глаза оставались в тени. — Я тогда стояла у двери. На самом пороге, значится. А мой Джозеф шел к дому. И наш мальчик с ним. Гляжу, они идут от леса через поле, оленя несут на шесте. Я с фонарем вышла на крыльцо, зову их… и тут прям за ними встает эта тварь! Невесть откуда он взялся… — Ее правая рука поднялась, и костлявые пальцы сомкнулись на ручке незримого фонаря. — Хотела крикнуть мужу… но не смогла… — Она поджала губы и, помолчав, хрипло продолжила: — Я пыталась… пыталась… но Господь отнял у меня голос.
— Бражка дрянная его у тебя отняла, так оно будет вернее! — хохотнул Шоукомб.
Старуха ему не ответила. Она молчала, по крыше молотил дождь, в огне потрескивали смолистые ветки. Наконец она издала долгий прерывистый вздох, полный печали и смирения с судьбой.
— Враз убил нашего мальчика, Джозеф не успел и обернуться, — сказала она, не обращаясь ни к кому конкретно, хотя Мэтью показалось, что она в эту минуту смотрит на него. — Снес ему голову когтями, одним махом. Потом подмял моего мужа… тут уж никак не спастись. Я подбежала, фонарем в него кинула, да куда там — ведь он был прям как гора. Ужас какой здоровущий. Повел черным боком, как от мелкого укуса, и утащил оленя в лес, а меня оставил там. Джозеф был разодран от шеи до живота, все кишки наружу. Он умирал еще три дня.
Старуха покачала головой, и Мэтью заметил влажный блеск в глубине ее глазных впадин.
— Боже правый! — промолвил Вудворд. — А что соседи? Неужто никто не пришел к вам на помощь?
— Суседи? — Она явно удивилась вопросу. — Да откудова им там взяться, суседям? Мой Джозеф траппером был да с индейцами приторговывал. Тем и жили. Я вот к чему это говорю: Одноглаз не простой медведюга. На этой земле всюду тьма… всюду зло и зверство. Ты ждешь мужа и сына с охоты, светишь и кричишь им с крыльца, и вдруг это чудище откуда ни возьмись… и всему конец, и у тебя уже нет никого на белом свете. Вот что такое Одноглаз.
Ни Вудворд, ни Мэтью не знали, как реагировать на эту жуткую историю, зато Шоукомб, на протяжении рассказа Мод активно работавший ложкой и отправлявший в рот куски хлеба, с реакцией не задержался.
— Проклятье! — вскричал он, хватаясь за челюсть и кривясь от боли. — Что ты насовала в этот дерьмовый хлеб, женщина?!
Он покопался пальцами во рту и вынул оттуда небольшой темно-коричневый предмет.
— Чуть зубы не сломал об эту гадость! Ох, черт возьми! — Только теперь он разглядел свою находку. — Так это ж и впрямь сраный зуб!
— Не иначе как мой, — предположила Мод. — У меня шаталось несколько штук нонче утром.
Она сцапала зуб с ладони трактирщика, прежде чем тот успел что-либо ответить, покинула мужскую компанию и вернулась к своим хлопотам у очага.
— Старая хрычовка рассыпается заживо! — мрачно посетовал Шоукомб, сполоснул рот ромом и, проглотив его, возобновил прерванную трапезу.
Вудворд посмотрел на ломоть хлеба, ранее положенный им в миску, и вежливо кашлянул.
— Кажется, мой аппетит пошел на убыль, — сказал он.
— Что, больше не голодны? Тады оставьте это мне!
Шоукомб взял миску судьи и вывалил ее содержимое в свою. Ложкой он не пользовался, предпочитая ей собственные руки; жирный соус капал с его губ и покрывал пятнами рубашку.
— Слышь ты, писарь! — с набитым ртом обратился он к Мэтью, размышлявшему, стоит ли утоление голода риска проглотить гнилой зуб. — Ежели захочешь попробовать девку, я накину десять центов за то, чтоб на это взглянуть. Не каждый день увидишь девственника на его первой мохнатке.